Когда шагалось нам легко

Способ доставки телеграмм предоставлял безграничные возможности для потерь и задержек. Рассыльным их выдавали пачками, штук по двенадцать в каждой. Эти служащие читать не умели: они бродили по городу, заходя в гостиницы и прочие места, где можно было ожидать скопления иностранцев, и предъявляли пачку телеграфных конвертов первому встречному белому; тот просматривал их все, мог распечатать любой приглянувшийся конверт и отдавал обратно те, что его не заинтересовали. Часто сообщения шли до нас более суток, и, по мере того как указания Флит-стрит становились все более фантастическими и несуразными в контексте сложившейся ситуации, а запросы – все более легкомысленными, мы чаще всего были даже благодарны за отсрочку, которая порой избавляла нас от необходимости отвечать.

Однако на третий день такой рассыльный добрался до моей комнаты с самым первым, весьма разумным заданием, так что я вылез из кровати и, слегка пошатываясь, вышел на проливной дождь в поисках чего-нибудь «яркого».

Первые шаги в должности военного корреспондента обернулись страшной канителью: пришлось обходить всевозможные представительства и в каждом оставлять визитные карточки, сидеть у фотографа в ожидании снимков для журналистского удостоверения, регистрироваться в пресс-бюро.

Это последнее представляло собой обитый жестью сарайчик в самом конце главной улицы. В этом городе его вполне можно было отнести к местам увеселения. Здесь по утрам и днем, в течение первых шести недель и до той поры, когда все, даже его устроители, потеряли надежду на выполнение им хоть какой-нибудь полезной функции, можно было найти с десяток остервенелых журналистов обоих полов и почти всех национальностей: те ждали каких-нибудь интервью. Во главе этого бюро стоял обходительный тыграец с глазами-бусинками, доктор Лоренцо Тэсас. Это был в высшей степени деликатный человек с массой достоинств, но, будучи при этом еще и судьей Особого суда, начальником тайной полиции и личным советником императора, он редко присутствовал собственной персоной. Его замещал другой тыграец по имени Дэвид, столь же тактичный и даже лучше владевший языками, горячий патриот, который не мог своей властью ни принять даже самое заурядное решение, ни предоставить простейшую информацию.

– Я должен спросить доктора Лоренцо, – так звучал неизменный ответ на любое обращение.

У них была отлажена безупречная система затягиваний и проволочек. Если проситель шел напрямую в какой-либо правительственный департамент, его направляли в пресс-бюро. В пресс-бюро его просили подать заявку в письменном виде, чтобы ее можно было передать человеку-невидимке – доктору Лоренцо. На том раннем этапе у абиссинцев не было причин враждебно относиться к прессе. Вообще говоря, многие из них, включая императора, стремились ее умиротворять. Просто в этой стране всегда именно так относились к европейцам. Как многие белые видят в негре существо, которому на повышенных тонах отдаются приказы, так и абиссинцы видят в нас, европейцах, народ, которому нельзя доверять, а нужно чинить препятствия, срывать самые невинные планы, лгать при любой возможности избежать правды, а также намекать на всяческие преимущества, дабы столкнуть нас лбами. Без какого-либо злого умысла. У них такое отношение проявлялось инстинктивно, они не могли его изменить, а более близкое знакомство с нами давало им все основания для того, чтобы еще больше напрячься, а не расслабиться.

Почти все нетерпеливые личности, обивающие порог доктора Лоренцо, хотели одного. Мы хотели попасть во внутренние районы страны. Поездки по Эфиопии, даже в редкие периоды ее спокойствия, были делом невероятно трудным. Многие писатели рассказывают о сложной схеме мздоимства и радушия, по которой приезжего гоняют от одного начальника к другому, и о том безразличии, с которым в считаных милях от столицы воспринимается пропуск, выданный императором. Теперь же, когда проливные дожди по всему высокогорью поднимали уровень воды в реках и размывали скотогонные тропы, когда тайно собирались и продвигались к границам войска, а лишившиеся своих гарнизонов подвластные народы становились бунтарями и разбойниками, возможности передвижения в любом направлении становились крайне эфемерными. Но в любом случае в течение первых нескольких недель после приезда большинство из нас лелеяло постоянно подпитываемую пресс-бюро надежду, что мы попадем в район боевых действий. Ни один из нас туда не добрался. В последний раз, когда я видел доктора Лоренцо – более чем через три месяца после Десси, – этот маленький человечек, одетый в хаки вместо щегольского сюртука, в окружении группы докучливых журналистов на территории адвентистской миссии заверял, что очень скоро – возможно, через несколько дней – будут разрешены поездки на север. По сути, только когда фронт подступил совсем близко, а отступление правительственного штаба не поспевало за наступлением итальянцев, хоть кто-то из репортеров узнал, что такое выстрелы.