Когда шагалось нам легко

Морское путешествие оказалось приятным. По вечерам мы играли в «очко». По утрам боксировали или играли в «очко». Нередко пели хором; запевалами выступали раздосадованные члены команды по мотоциклетным гонкам на гаревом треке: для них сезон в Южной Африке закончился полным провалом.

На борту создали спортивный комитет, который попортил пассажирам немало крови; нарекания вызывал, в частности, священник-валлиец, поскольку отцу, путешествующему с ребенком, не пристало судить детский конкурс карнавальных костюмов.

– Главный приз своему сыночку отдаст, – предрекали пассажиры. – Разве не понятно?

А тот отвечал: пусть зарубят себе на носу, что на пересадке попутчики устроили ему настоящее чествование за самоотверженные усилия по организации палубных игр. Ему говорили: «Это еще проверить надо». А он: да лучше, дескать, вообще умыть руки, чем подвергать сомнению свою честь. Одно удовольствие было их слушать.

Вскоре, 10 марта, мы пришвартовались в Саутгемптоне.

В день приезда я ужинал в Лондоне. После ужина мы не сразу решили, куда пойти. Те названия, которые предлагал я, давно утратили популярность. В конце концов мы пришли к единому мнению и поехали в недавно открытый элитный ресторан, в данный момент довольно примечательный.

Находился он под землей. Мы спустились в пучину шума, словно в горячий бассейн, и окунулись туда с головой; от этой атмосферы у нас захватило дух, как от воспарений в пивоварне, где в чанах начинается брожение. От сигаретного дыма защипало глаза.

Нас провели к небольшому столику, стиснутому со всех сторон, да так, что наши стулья спинками упирались в чужие. Официанты, переругиваясь друг с другом, прокладывали себе путь локтями. В дымке просматривались знакомые лица; в какофонии звуков надрывались знакомые голоса.

Мы выбрали какое-то вино.

– К вину вы должны заказать что-нибудь из закусок.

Мы заказали сэндвичи по семь шиллингов шесть пенсов.

Ничего из этого нам не принесли.

За роялем сидел негр при полном параде; он еще и пел.

Когда он уходил из зала, посетители махали ему руками и всячески старались привлечь его внимание. Он удостоил толпу несколькими снисходительными кивками. Кто-то выкрикнул:

– Жирком заплывает.

Подошел другой официант и спросил:

– До закрытия еще напитки заказывать будете?

Мы сказали, что нам пока ничего не подали. Он скривился, злобно ущипнул за руку другого официанта, ткнул пальцем в нашу сторону и что-то зашептал по-итальянски. Второй официант ущипнул следующего. В конце концов тот, которому достался последний щипок, принес какую-то бутылку и небрежно плеснул нам вина. В бокалах оно вспенилось и пролилось на скатерть.

Кто-то пронзительно крикнул мне в ухо:

– Ой, Ивлин, где тебя носило? Уж сколько дней не виделись.

По вкусу вино напоминало газированную воду с солью. Хорошо, что официант схватил со стола бутылку, не дав нам закончить:

– Время, с вашего позволения.

Я вернулся в самое сердце империи и оказался в том месте, где бывали «все». На другой день колонки светской хроники раструбили, кто присутствовал в том пресловутом подвале, душном, как Занзибар, шумном, как харарский базар, а учтивостью и гостеприимством – под стать тавернам Кабало и Таборы. Через месяц об этом смогли прочесть жены английских чиновников и, устремив свои взоры в направлении поросших кустарником пустошей или джунглей, леса или площадки для гольфа, позавидовать оставшимся дома младшим сестрам и пожелать каждой сделать выгодную партию.

Я оплатил счет желтым африканским золотом. Это выглядело как дань неокрепших наций своим наставникам.

Часть четвертая Поездка в Бразилию в 1932 году (Из книги «Девяносто два дня»)

Мы путешествуем, как и влюбляемся, не для того, чтобы собирать материал. Это просто часть нашей жизни. И меня, и многих из тех, кто лучше меня, влекут далекие, первозданные края, и в первую очередь пограничные территории, где сталкиваются культуры и этапы цивилизации, где идеи, оторванные от соответствующих традиций, подвергаются причудливым изменениям в процессе своих перемещений. Именно в таких местах я черпаю яркие впечатления, достойные преобразования в литературную форму.

Подобно плотнику, который при виде грубого полена испытывает желание отстрогать его, обтесать, оформить, писатель не может успокоиться, пока его впечатления остаются в аморфном, хаотическом состоянии, в каком их преподносит нам жизнь, а для писателя обработка впечатлений сводится к приданию им вида членораздельного сообщения.

Так что в течение пары месяцев буду заново проживать свое путешествие в Гвиану и Бразилию. Впрочем, я ни на минуту не отпускал его от себя.