Когда ты исчез

Пошли слухи, что старую хозяйку коттеджа газовики обнаружили мертвой. Она иссохшей мумией пролежала на обеденном столе лицом вниз почти целый месяц. Ее сын выставил дом на продажу за считаные гроши — словно спешил избавиться от ненужных воспоминаний. С деньгами у нас было туго: я только что получил диплом и устроился архитектором в крохотную частную фирму, Кэтрин занималась оформлением витрин в городском универмаге. Но мы подсчитали, что если экономить, то вполне потянем выплату ипотеки. Конечно, свой истинный облик дом, каким мы его видели в мечтах, обрел бы не сразу. Впрочем, нам было без разницы — главное, купить.

Мы переехали в первый же день, как только получили от риелтора ключи: нас не остановил даже запах мертвечины. Мы просто прикрыли лицо кухонными полотенцами и прямо в коридоре подняли шампанское за наш первый дом. Впервые в жизни у нас была надежная опора под ногами.

Теперь, глядя на реставрируемый отель, я испытывал такое же чувство волнения и радости — осознания, что из-под твоих рук выходит истинный шедевр.

18 октября

Замахнувшись кувалдой, я снес замо́к к чертям.

За запертой дверью кладовки наверняка таились несметные сокровища. Ценные произведения искусства, припрятанные от нацистов, парочка истлевших скелетов, богатые винные погреба или даже ход в параллельную вселенную — какие только предположения не высказывали наши постояльцы.

Не выдержав второго удара, дверь распахнулась, явив свое тайное нутро, о котором не знал даже хозяин из Голландии, — комнату два на три метра, залитую мраком. Брэдли посветил фонариком внутрь, и столпившиеся за спиной постояльцы как один протяжно вздохнули, увидав лишь ящики, набитые договорами, квитанциями и счетами.

Вечером, когда дверь отправилась на помойку и я одну за другой вытаскивал туда же коробки, я заметил торчащую из ящика фотографию. Вытащил и поднес ее к глазам.

Перед камерой на фоне новехонького «Пре де ля Кот» стояли разодетые в шелка люди — видимо, первые владельцы здания. Круглолицый мужчина рядом с ними оказался мне знаком. То был Пьер Шаро, модернист и декоратор в стиле ар-деко, чье творчество я изучал в университете. Его особое видение приводило меня в восторг. Он, как и я, выучился на архитектора, но занимался также внутренней отделкой и мебелью. Вершиной его творчества стал Maison de Verre, «Стеклянный дом» в Париже.

Я схватил коробку и притащил ее обратно во двор хостела. Закурил первую сигарету и принялся листать рисунки, фотографии, чертежи и иллюстрации. Среди них были и бумаги с рукописными заметками — все подписанные именем Шаро. Причем не только касательно отеля; еще там нашлись наброски никогда не построенных зданий и эскизы известной мебели.

Разложенные в хронологическом порядке, документы позволяли по-новому взглянуть на то, как формировался гений. Прошло сорок лет после смерти Шаро — и вот я жил в здании, которое вышло из-под его рук. Мне надлежало вернуть этому месту должную славу. Вместе с бумагами я обрел свой Святой Грааль и спасение.

5 декабря

Близилось завершение ремонта, и я с головой ушел в работу. Как одержимый, трудился сутками напролет — и днем, и ночью, — лишь изредка, на часок, прикорнув в уголке. Это начинало дурно сказываться на моем здоровье.

Я сидел, скорчившись в ванной, и замазывал стык между кафельными плитками, как вдруг совершенно сухая и абсолютно французская на вид купальня передо мной сменилась ванной в моем старом доме в Нортхэмптоне: с водой внутри, пузырьками и игрушечным корабликом. Я зажмурился, а когда снова открыл глаза, картинка исчезла. По спине побежали мурашки, поэтому я вылез из ванны и пошел работать на лестницу.

Хвала Господу, это безумие больше не повторялось, но сам факт оставил в душе пятно, которое пришлось смывать несколько недель.

Начался обратный отсчет до праздников, и стало трудно не думать о семье. На ум невольно приходила Кэтрин, и я постоянно напоминал себе, что я больше не муж и не отец.

Решение рано обзавестись детьми мы приняли осознанно, и отцовство оказалось самым ценным подарком, который преподнесла мне Кэтрин. Что бы мы потом ни делали, это не шло ни в какое сравнение с чувством абсолютного восторга, когда я впервые погладил ладошку своего ребенка в доме, где тот родился. Всякий раз потом, когда акушерка передавала мне очередное дитя, я бережно просовывал палец в стиснутый кулачок, целовал ребенка в лоб и шептал на ухо: «Я никогда тебя не подведу». Жаль, что первые слова, которые они услышали в этом мире, оказались ложью.

— Эй, парень, тебе надо вздремнуть, — окликнул меня Брэдли, выдергивая в реальность. — Глянь, что творишь!

Он ткнул пальцем в перила, которые я только что отшлифовал до блеска — и которые буквально накануне вечером выкрасил и покрыл финальным слоем лака.

Я зевнул, запихивая мысли о Кэтрин подальше, и двинулся в сторону деревянной арки, обрамлявшей холл. На ощупь та была гладкой, но можно и лучше. Я полировал ее до тех пор, пока на пальцах не вздулись мозоли.

Сочельник