Когда ты исчез

Неделя выдалась до ужаса трудной. Пришлось вне очереди шить детям костюмы для дурацкого праздника, притом что последние два дня я работала в магазине в две смены, а список заказов рос с каждым часом. Кроме того, я еще даже не начинала разбирать корзины с грязной одеждой, которые валялись в коридоре. Времени ни на что не хватало. Поэтому да, я выпила пару бокалов вина, чтобы немного прийти в себя, и не видела в этом ровным счетом ничего особенного.

А Джеймсу, понимаете ли, не нравится!

Обычно первый бокал я выпивала за завтраком, а к вечеру выкидывала пустую бутылку. Но я была совершенно не пьяна, и меня дико разозлило, что сын смеет мне указывать.

— Ну укололся, и что тут такого? Хватит ныть!

Глаза у Джеймса заполнились слезами, что взбесило меня еще сильнее — придется тратить время на его истерики. Я вцепилась ногтями ему в руку, не давая вырваться, и прикрикнула:

— Либо ты немедленно прекращаешь шмыгать носом и даешь мне закончить костюм, либо идешь на вечеринку в пижаме, и все твои друзья будут над тобой смеяться. Ну, что выбираешь?!

Я вдруг осознала, что говорю совсем как моя мать. Последнее время я часто слышала в голосе ее интонации. Чем строже я становилась, тем чаще она поднимала во мне голову.

Джеймс не виноват в моем дурном настроении. Просто на праздники я скучала по Саймону сильнее обычного.

Портил настроение и тот факт, что нынче был мой день рождения — и впервые с одиннадцати лет его предстояло отмечать без Саймона. Хотелось одного — забиться под одеяло в алкогольной коме, проснуться на семь месяцев раньше и никогда, ни за что не упускать Саймона из виду до конца моих дней. А вместо этого предстояло идти на унылую вечеринку и глядеть, как там милуются парочки…

Мне не хотелось праздника, но на детей я все равно обиделась — они забыли меня поздравить. На кухонном столе лежали четыре нераспечатанные открытки от друзей, а самые близкие мои люди не удосужились меня даже обнять. Только твердили каждый день без остановки «дай, дай, дай»: дай одежду, дай еду, дай внимание… А мне так хотелось любви и заботы!

— Ну вот, готово. Теперь снимай, а то помнется, — буркнула я.

После примерки Джеймс убежал к себе в комнату. Я уселась на полу гостиной, глядя на остатки вина в бокале. Чертовы дети — из-за них я не успела сходить в магазин за новой бутылкой. Когда все шло наперекосяк, меня спасала только выпивка, и если в нужный момент вина не оказывалось под рукой, я начинала беситься.

Сидеть теперь трезвой до самого вечера. Выпить удастся только на вечеринке…

Громкие голоса со стороны кухни стали последней каплей. Мы с матерью во мне взвыли в один голос.

— А ну живо угомонились! Иначе никакой вам вечеринки, пойдете спать! — закричала я в надежде, что дети уймутся и подарят мне хоть пару часов покоя.

Голоса сменились шепотом, потом сорвались в хихиканье и визг.

— Ну все! — вскипела я и встала, хватаясь непослушными руками за подлокотник дивана.

Дети стояли ко мне спиной, Робби торопливо прятал ножницы с клеем, а по столешнице и по полу были разбросаны обрезки газеты.

— Вы какого черта тут устроили? Что за бардак?! Ножницы вам не игрушка! А ну живо наверх, все трое!

Язык слушался плохо, и мой рев изрядно напугал детей. Они съежились и обернулись. На столе лежала самодельная поздравительная открытка, на которой был изображен наш дом с семьей. Дети украсили ее трубочками макарон и золотыми рождественскими блестками.

— С днем рождения, мамочка… — пробормотали они, и Эмили протянула мне открытку.

Внутри было написано: «Самой лучшей мамуле на свете. Мы тебя очень любим» — и подписи цветными карандашами. Еще они завернули мне в подарок свои лучшие игрушки: ракушку, динозаврика и Флопси[11].

— Они наши любимые, поэтому тебе, наверное, тоже понравятся, — добавил Джеймс, стараясь не глядеть мне в глаза.

Еще никогда мне не было так стыдно. Я свернула открытку, заметив, что Саймона на картинке нет. Дети понимали, что теперь нас четверо. Одна я отказывалась верить.

Из меня словно выпустили воздух. Тело обмякло, рот открылся сам собой, и я впервые расплакалась на глазах у детей. От тяжелых слез голова повисла, и меня всю затрясло. Дети сгрудились вокруг, крепко обхватывая меня короткими ручонками.

— Мамочка, не плачь, — зашептал Робби. — Прости, мы не хотели тебя обидеть.

— Я не обиделась, — всхлипнула я. — Я плачу от радости.

И это было правдой. Не всей — но отчасти. В одно мгновение я осознала свои ошибки.

В глубине души я понимала, что берусь за бутылку, стараясь сохранить рассудок. Джеймс прав — я редко бывала трезвой; не могу припомнить ни одного дня с тех пор, как ушел Саймон, чтобы я не опрокинула пару бокалов.

Вином я пыталась залить свою потерю. Понемногу оно стало моим костылем, слабым проблеском света в темном тоннеле. Оно единственное сглаживало острые углы и делало жизнь относительно терпимой. Не давало мне метаться по ночам, позволяло уснуть. Утешало, когда я представляла себе те ужасы, которые довелось вытерпеть моему мужу. Дарило награду за то, что я пережила еще один день после выкидыша, не развалившись на куски.