Когда возвращается радуга. Книга 1

Самое время развернуться и уйти, почтительно поклонившись — не стражнику, нет, но отдав таким образом должное уважение лицу, которое он охраняет. Но очень уж хотелось порадовать мужа новостью. Он с таким нетерпением ждал, когда же проявил себя его новое лекарство!

«Возможно, это будет вершиной моего мастерства!» — как-то признался он. «Никому ещё не удавалось отращивать новые конечности. Заменять механико-магическими — да, но живыми, из собственной плоти и крови — никогда и никому! Во всяком случае — из смертных…»

— Уважаемый…

Девушка заколебалась.

— Юсуф, — подсказал охранник, отчего-то улыбаясь.

— Уважаемый Юсуф-бей, позволено ли мне будет узнать, а не о состоянии ли здоровья гостящего у нас франкского посла прибыл узнать Солнцеликий? Прошу простить меня за дерзость…

— Уважаемая Ирис-хатун совершенно права. — Мужчина окинул девушку взглядом, прощупывающим с головы до ног, но не блудливым, а… профессиональным, словно изучающим каждую складку одежды в поисках возможно спрятанного оружия. — И если ваши новости касаются этого галла…

— О да! — радостно вскрикнула девушка.

— Тогда я доложу о вас. Ибо такова воля Солнцеликого. Ждите!

* * *

…Самым удивительным было даже не то, что их дом посетил правитель Османской империи, нет! Что султан благоволил к прославленному табибу и числил его в друзьях, к тому же заинтересовался судьбой чудом спасшегося галльского посла, известно было всем. Как и нелюбовь Солнцеликого к слишком долгому пребыванию в ТопКапы, да и вообще на каком-то одном месте. Если не случалось войны или иного похода — например, с личной проверкой ведения дел в какой-либо провинции — ЕгоСултаншество развлекался тем, что, на манер известнейшего Гаруна-аль-Рашида, бродил по столице, неузнаваемый, из первых уст выведывая слухи и сплетни: о ценах на хлеб и мясо, о том, какие и чьи товары резко вздорожали, о настроениях во дворцах и в лачугах, о себе, великом, многомудром, скромнейшем и свирепейшем… Справедливо не доверяя сведениям, просеянным через сотни сит придворных осведомителей и льстецов, Хромец предпочитал иногда делать такие вот вылазки за стены дворца, не брезгуя порой, к вящему ужасу охраны, самому влезть в какое-нибудь уличное разбирательство, попросту называемое дракой или поножовщиной, а то и спровоцировать оное. Зачем? Да просто развеять скуку, разогнать кровь. Проверить, в конце концов, насколько поддаются, либо, напротив, в полную меру сопротивляются соперники по утренним тренировкам, не льстят ли и они султану… И, надо сказать, до сей поры Солнцеликий отделывался незначительными случайными царапинами, да, разве что, пополнил запас армейских ругательств новыми красочными выражениями, пришедшими с самых недр константинопольских трущоб.

Но порой, не идя на поводу склонности к авантюрам, он, в стремлении приоткрыть народу «истинное лицо», являл себя как заботливый правитель, отзывчивый друг и… скромный Повелитель, считающий, что от него не убудет от такой малости, как самому навестить друзей, не беспокоя их вызовами во дворец. И в самом деле, ничто не могло сравниться с восхищением горожан, когда он, пренебрегая пышностью и излишними церемониями, оставив во дворце свиту и роскошное сопровождение, сам, верхом, подъезжал к дому Главного Визиря или Главного Мудреца, или звездочёта, или поэта, или главы какой-нибудь гильдии и, бросив поводья разинувшим рты конюхам, степенно шёл к порогу, где, как и положено правоверному, оставляя обувь и переобувался в жёлтые гостевые домашние туфли… Как простой человек…

Вот с этих-то туфлей и не сводила глаз Ирис, скромно притулившаяся в самом уголке гостевой комнаты, и наблюдая оттуда из-под вуали за оживлённой беседой султана и Бомарше.

Жёлтые домашние туфли каким-то непостижимым образом «одомашнивали» и самого султана, делая его похожим на простого смертного, этакого доброго и мудрого дядюшку, зашедшего по дружески навестить старого… вернее сказать — и старого, и более молодого приятелей… Вот только слишком хорошо в память бывшей одалиски, а ещё раньше — перепуганной до почти онемения рыжей десятилетки врезалось воспоминание о груде тел в малом гаремном дворе, о грозных шагах, стучащих сквозь живой коридор янычар, о почти змеином шипении: «Баязедово отродье!»