Когда возвращается радуга. Книга 2

Глубоко вздохнув, Ирис открыла глаза.

И чудесное сияние, исходившее от её очей, в свою очередь вытянуло тяжкий вздох из груди архиепископа. Ибо, стрелянный воробей и исповедник с тридцатилетним стажем, он очень хорошо усвоил, от какого чувства возгорается и в невинных девах, и во многоопытных матронах такое вот неистовое пламя. Имя ему Любовь.

Вот оно. Ещё неделю назад, до переезда, всё, что могла цветочная фея — попросить древесные почки распуститься немного раньше, да ускорить рост первоцветов. И те слушались — не слишком охотно, правда. А теперь — казалось, мир расцветал вокруг неё сам. Лишь необычайно сильные переживания приводят к такому взлёту магии: ненависть, отчаяние, боль… и любовь. В последнем можно не сомневаться. Только она приводит к созиданию, прочие же эмоции несут разрушительную энергетику. Знать бы, кто этот счастливчик, пробудивший её сердце… Неужели де Камилле столь успешно продвинулся на стязе обольщения? Вряд ли. Филипп по природе своей не умеет лгать; а этак сиять глазами можно лишь в ответ на искренние чувства.

— Удивительно, — сказал он совсем не то, что думал. И поднялся навстречу хозяйке, легко вскочившей со скамеечки. — В который раз убеждаюсь в чудесной силе резонанса от колокольного звона. Мне не раз приходилось наблюдать, как над молящейся братией во время благовеста поднимается сияние, сравнимое разве что с солнечной кроной — благодать, усиленная звоном от освящённых колоколов. Вот и сейчас я видел то же, разве что в меньшем размере…

Благословил Ирис, задержав на несколько мгновений ладонь над склонённой головкой.

— Прекрасно. Столько в вас созидательной силы, дитя моё… И, наверное, ещё и целительной, так? Помнится, вы говорили, что выращивали у себя лечебные травы. Если и здесь надумаете заняться тем же, я подошлю вам братьев с семенами. Но до этого — приглашаю вас в монастырский сад, в нём растут сокровища не менее ценные, чем у сестёр-урсулинок.

Зардевшись, Ирис кивнула.

— С удовольствием, монсеньор. Надеюсь, до отъезда я завершу часть посадок. С остальным займусь позже, когда вернусь.

«Надеетесь вернуться?» — едва не сорвалось с языка Бенедикта. Ох, девочка, ты и не знаешь, какими сетями тебя опутают, лишь бы ты осталась в Лютеции! Его Величество Генрих аж зубами скрипел, когда узнал о твоём переезде. Она приобрела дом в Эстре, надо же! И уже переехала! «Ты должен был предложить ей свой дом, дубина!» — орал он, не стесняясь, на графа де Камилле… Впрочем, выражений король не выбирал лишь из-за того, что считал, будто свидетелей его гнева рядом нет. А вот и ошибался. Его преосвященство как раз зашёл справиться о здоровье герцогини — та, с благословения небес, поджидала третьего малыша — и на обратном пути, задумавшись, пропустил выход в холл и забрёл в гостевое крыло. Видимо, двери в покои графа прикрывались неплотно; Бенедикт же по укоренившейся армейской привычке всегда охотно пополнял сведения об окружающий, особенно когда высказывались они таким вот образом… без стеснения.

«Я же ясно тебе сказал: она должна остаться во Франкии! В Лютеции! При нас, то есть при тебе! Ты видишь, что творится вокруг неё? Как всё так и прёт из земли, как погода, сволочь, меняется! Из Нанта и Гавра доложили: сама собой ушла чума, будто и не было, умерли лишь те, кто заболел до её приезда, остальные выздоровели. В Эстре не осталось ни одного больного, даже два прокажённых, пришлых нищих, пошли на поправку! Ни одного случая смерти в родах, а ведь каждая третья женщина умирает, каждая третья, но тут, в Эстре — все рожают, как кошки, господи прости за такое сравнение…»

Его Величество смолк, выдохнувшись. В ответ прозвучал какой-то уставший голос графа.

«Моя вина, сир. Прошу вас, дайте мне ещё немного времени».

«М-м-м…» — болезненно промычал Генрих, видимо, отходя от приступа гнева. «Демоны… Да, я понимаю, Филипп, ты сейчас не боец, какой из тебя ухажёр… Доктор Полина говорит, что заклятье успело дать корни, как эта… опухоль. Поэтому что-то там долго затягивается в заживлении. Но, чёрт меня подери, Фил, неужто ты не мог воспользоваться хотя бы своей слабостью? Такой чудный, такой дивный повод — случайные встречи, непритворное бессилие при том… Внушил бы ей жалость: женщины любят страдальцев, рвутся ухаживать, поддержать под ручку. А там, глядишь…»

Укрывшись в коридорной нише со статуей — так, на всякий случай, чтобы не попасться на глаза какому-нибудь слуге, пробегавшему мимо гостевого крыла — Бенедикт внимал. Вот так задумаешься, свернёшь не туда — и совершенно случайно вляпаешься в государственную тайну.

«Ты сейчас не боец», — задумчиво повторил Генрих.

Помолчал.

«Я, конечно, мог бы заменить тебя кем-то ещё, но…»

«Государь! Не позорьте меня. Я справлюсь».