Хотя меньше всего, засыпая в уютной спаленке своего нового дома, она думала очутиться в корабельной каюте. Тем не менее, невозможно ни с чем спутать эти отблески от морских волн, играющие на потолочных балках, да и сам потолок, заделанный поверх проконопаченных щелей дубовой рейкой; и, самое главное, ощущалась лёгкая бортовая качка, явственная, несмотря на полное понимание иллюзорности происходящего.
Утомившись накануне, переволновавшись во время переезда и размещения своих людей по новым местам обитания, она легла рано. И сейчас не удивилась, отметив, что солнце за высокими окнами с фигурной расстекловкой всё ещё садится. Как будто там, где она оказалась, время текло так же, как в Эстре, и перенеслась она сюда, едва заснув.
Она так и спросила у капитана Джафара, поднявшего голову от какого-то документа и уставившегося на неё с нескрываемым изумлением и… радостью:
— Это сон?
Не вставая из-за стола, капитан судорожно вздохнул. Машинально поправил распашной воротник рубахи, сквозь вырез которой проглядывала курчавая поросль, и… неожиданно рассмеялся.
Смех этот был открытый, искренний; да и настолько удивительно оказалось увидеть капитана смеющимся, что напряжение, завладевшее Ирис, отпустило. Но лишь временно: оказывается, она лежала на широком ложе, явно капитанском, да и каюта была его, судя по письменному столу с грудой книг и карт и каким-то инструментом, похожим на астролябию… Но девушке сейчас было не до подробностей и не до смеха: слишком недвусмысленным оказалось её положение. Благо, постель ещё не готовилась для сна и была прикрыта плотным покрывалом, которое Ирис и попыталась натянуть на себя. Но почему-то оно не желало прихватываться: пальцы проходили сквозь плотную узорчатую ткань насквозь. Хорошо ещё, что в новом, ещё не протопленном как следует доме, девушка надела на сон грядущий не тончайшую полупрозрачную рубашку, из тех, невесомых, в которых спала в жарком Константинополе, а плотную, из мягкой фланели, более подходящей для галльских холодных ночей. Что холодных, это несомненно, но в этот момент от одной мысли, что на неё, почти голую, босоногую и простоволосую — она так и не привыкла к чепчикам! — смотрит во все глаза мужчина, вдруг стало жарко.
— Это сон? — переспросила она жалобно и попыталась поджать под себя ноги.
Джафар-ага, неожиданно вспыхнув, отвернулся.
— Прости мою нескромность, прекраснейшая! Я… не ожидал… Нет, я уже не смотрю. Но как ты здесь… Сон?
И, словно озарённый какой-то догадкой, спрятал лицо в ладонях, потряс головой и вновь засмеялся. Хорошо, что он действительно не глазел на нежданный подарок судьбы, оказавшийся вдруг в его постели, потому что у Ирис от смущения уже запылали ушки. И ко вполне понятному стыду примешивалось ещё одно, ранее неизвестное жадное любопытство. Капитан оказался на удивление хорош… Впрочем, он и раньше являл собой образчик мужской привлекательности; но до сей поры она видела его либо в парадном кафтане, либо в доспехах. А сейчас всё, что на нём оставалось — лёгкая рубаха и простые шаровары, и небольшая шапочка, без которой османские мужчины не мыслили себя в домашней обстановке. На отросших за время плавания волосах, выбивающихся из-под феса, на крепкой смуглой шее ещё блестели капли воды — очевидно, после вечернего омовения.
— Прости, драгоценнейшая. — Капитан чуть скосил глаза и улыбнулся. — Нет, уж для меня это точно не сон, как и то, что за бортом «Солнцеподобного» плещутся волны Средиземноморья, а в иллюминаторы виден Марсельский берег. Но с тобой, кажется, всё иначе, ибо ты сейчас видишься мне полупрозрачной. Через тебя я вижу ковёр на стене, хоть и не слишком хорошо. Так что ты, по всей видимости, и впрямь спишь…
Осёкшись, он вновь прикрыл глаза ладонью.
— Вон оно что… Теперь я понял.
Странно было увидеть этого большого и сильного мужчину, обычно властного, сурового, грозного, совершенно иным. И, уж тем более, краснеющим, как мальчик.
— Похоже, это шутки одного моего… старого друга. Он хороший чело… пусть будет так — «человек», но у него своё понимание, как можно сделать приятное друзьям. Видишь ли, по природе своей он хорошо владеет магией,
— У тебя есть знакомый джинн?
От любопытства Ирис даже позабыла, что надо бояться. Завертела головой, разыскивая ещё одного возможного обитателя каюты, и, не найдя, с трудом подавила желание заглянуть под кровать.
— Нет, он не джинн, прелестнейшая. Теперь-то я понимаю, что он готовился к нашей встрече заранее, потому что не так давно попросил меня никому даже случайно не называть его имени. Прости, но я уважаю его желание. Ты не сердишься?