Когда же мы встретимся?

— Недалеко. Приезжает, просит сойтись. Он садится, и я уже знаю, что он скажет. Я давно переросла его. Ничего у него не выйдет. Изменил — все. Я такая! Нет, я бы простила, если бы любила его. Я совершенно случайно узнала. Училась я в Ленинграде, он в Москве. Новый год мы вместе никогда не встречали. Есть примета: встретишь Новый год вместе — и весь год будешь вместе. Я не хотела. Новый год заставал меня в поезде, приезжала первого. А в тот раз я появилась ночью. На мне было шикарное пальто, длинное, я сама сшила. Пришла с вокзала пешком в общежитие, где он жил. Вахтерша меня не пускала. «Вы к кому?» Я назвала фамилию. «А-а! — вцепилась в меня. — Ходят тут шлюхи, у него из комнаты только что выгнали девку, и другая явилась!!» Я стою, молчу, а она меня уничтожает! И рассказывает, что там произошло. Была проверка, они даже дверь не закрыли, их застали, ее увели. Я слушаю. Она почему меня не узнала? Она на пальто мое смотрела, ее пальто ошарашило. Я подаю паспорт. Читает фамилию — и-и… Боже мой, что с ней стало! И ничего не поправить, она уже успела все рассказать, ей меня жалко, да поздно. Я поднимаюсь наверх, захожу в комнату к его товарищам по курсу. «Какая женщина! — увидели метя. — Кака-ая женщина! Садитесь, отметим Новый год». Компания, и одни парни. Я сажусь, они ухаживают, наливают вина, — идет болтовня. И они мне повторяют то же самое: опять — как проверка была, надо же, дураки, не закрылись. И т. п. Они не догадываются, кто я такая. И на тебе — входит мой муж! «Жена моя приехала!» Парни обомлели. Во-первых, я им очень понравилась, и они занедоумевали, как было можно изменять жене с какой-то тварью. Переждали, потом говорят: «Ты уж извини нас, Майкл (дразнили так), мы все ей уже рассказали, теперь не замнешь. Ты, конечно, дурак, что дверь не закрывал, но мы не думали, что ты до такой степени дурак: ты изменяешь такой прекрасной женщине!» Я встала, попрощалась, а ему сказала: «Все. Поехала заводить любовника». Ну, это хвастливо, конечно, а семейная жизнь моя тем и кончилась. Но я ушла от него не поэтому.

— ?

— Я еще раньше хотела уйти. Не могу без любви. Прав твой Владислав: мы посвящаем жизнь чужому человеку. Зачем? Мне скучно так, ты меня понимаешь? Лучше я буду одна или вот так, как у нас с тобой, — мне тяжело вдалеке, зато я знаю, что люблю…

Егор молчал.

— Я человек домашний. Хочу готовить обеды и ужины, будить, провожать, встречать. Дитя растить и вкусно мужа кормить — нет большего счастья для женщины. Все лгут журналисты, когда пишут, что какая-то женщина счастлива, потому что ее ценят на работе. Неправда это.

— Что с тобой было, когда ты мне не писала?

— Есть у меня одна обида. Я выкурю одну, хорошо? Ну одну! — Суп застыл, чай тоже, они не следили за этим. Разговор-объяснение утопил их недавнюю сумятицу. — Я вышла как-то с почты, и мне стало страшно! Так, наверное, сходят с ума. Я думала: что это? И поняла, что это ты. И я поехала в Татищево. Осенью мне было хуже, чем тебе. Знаешь, чем ты разбил мое сердце? Ты забыл, я тебе уже говорила, какая обида осталась во мне от первой любви. Обида на всю жизнь. Я же рассказывала, ты забыл?

— Напомни.

— Ну как я в шестнадцать лет подошла к нему и объяснилась. Он меня и сейчас ждет.

— Это тот, с кем в ресторан…?

— Ну. Теперь он меня полюбил, а я… Ему уже сорок. О, какое это горе для меня было тогда! Он сказал, жениться на мне не может. У него есть женщина. Он видел, как я влюблена. Оберегал меня от своих романов, воспитывал, создавал меня такой, какой хотел. Я возвращалась полем и плакала. Какое горе! Хотелось умереть. И та обида моя не прошла. Я не люблю его уже давно, а обида живет. Ты понял все? Понял, да?

— Что ж тут сложного — все понял.

— Скажи — что.

— Я тебя в Москве так же обидел.

— Да. Правда. Но я тебя все равно люблю, Телепнев. Опять зову тебя по фамилии, — ну мне так нравится, ничего?

— Я не замечаю, — Егору даже страшно стало оттого, что его так любят. Кто-то над ним напоминал ему чаще и чаще: у тебя есть дом, у тебя есть старая жизнь.

— Так вот, я тебе писала: «Ты разбил мое сердце». Знаешь чем? Непониманием, зачем я приехала в Москву, в Можайск точнее. Ты с нетерпением ждал моего отъезда. Был брезглив, тебе все не так было во мне, — даже в чем я была одета. Ты меня бросил на полдня, поехал к этому Владиславу. И не позвонил мне потом. Не ответил на телеграмму. А когда позвонил, было уже поздно. Прости, но я тогда случайно прочла одну запись в твоей записной книжке. Прости, я не хотела…

«Что она могла там найти?» — лихорадочно и смущенно припоминал Егор странички в синей записной книжке.

— Ты там меня называешь… помнишь как?

Да, это было. Сгоряча он прилепил ей одно нелестное слово.

— И это не самое страшное, — сказала К. тоном, как бы просившим не огорчаться. — Какая-то радость была в твоем наблюдении.

— Неправда!

— Я это потом вспомнила и не могла писать тебе. Ты не разглядел моего отчаяния, одиночества.

— Почему же ты сразу не высказалась?

— Я думала, все пройдет. Что теперь делать? Ты убил меня. Не знаю, как мне дальше жить. Ты сердишься?

— Нет, нет, что ты…