Когда же мы встретимся?

— Мне до сих пор не верится, что я с тобой. Я тебя столько лет любила. Еще до нашей эры, как ты говоришь. Когда ты провожал меня с холодными глазами, я смирилась, что больше тебя не увижу. И уже не хотела. Я хотела только, чтобы прошлое было правдой. Иначе как бы мне жить потом? Письма твои перечитывала… И вот конец. Дома я уходила в коридор и плакала, уткнувшись в пальто. Я уверяла себя: раз ты решил расстаться, значит, тебе это нужно. Лишь бы тебе было хорошо. Я старалась облегчить тебе уход.

— А я и не уходил от тебя.

— Ну как… Я же видела. Ты устал от меня. Повышал голос, торопился купить мне билет. Не горюй. Все проходит. — Она помолчала. — Тем и хороша жизнь, что она уносит страдания.

— Что за старушечья мудрость?

— Мне иногда кажется, я намного старше тебя. Я уже все прожила, а ты такой молодой.

— Вот это я уже не люблю. Достоевщина какая-то.

— А что… я вот читаю Достоевского, и мне все ясно, это мне знакомо откуда-то.

— Очень жаль. Мне все близко и понятно в «Войне и мире». А Достоевский… все-таки, все-таки болезненный писатель. Это мое мнение. Дневники его прекрасны! Вот видишь, мы совершенно разные.

— Мы так похожи-и! — протянула руку К.

— Чем?

— Ты такой простодушный, открытый, даже страшно. Я тоже.

— Ты каждый час предчувствуешь какое-нибудь несчастье, а я бодро гляжу вперед.

— Бодро ли? Подари мне еще несколько встреч, чтобы у меня было больше воспоминаний. Чтобы их хватило мне до самого конца. Такого со мной еще не было и, конечно, не будет. Не зная тебя, я еще могла скрепя сердце вынести мужчину рядом с собой. Хотя и было тяжело. Теперь это стало невозможным. Без любви участь моя жестока. Дальше у меня дороги нет…

— Давай, — сказал Егор, — выпьем за то, что будет на душе, когда мы снова будем вдали и надо только вспоминать…

За это она пить не стала. Но сказала:

— Только ты не угнетайся, если когда-то тебе придется меня обидеть. Что моя будущая печаль по сравнению с тем, что ты мне уже дал?..

«Да будут все-таки благословенны наши страдания, — поднял тост Владислав в день проводов Егора в Кривощеково. — Не те, конечно, мой милый, страдания, которые калечат человеку жизнь, пригибают до рабства, впускают в душу один смрад. Нет, избави бог. Благословенны пусть будут страдания по счастью. Жив-здоров, мир вечен, а тебе, мне, К., Наташе твоей, даже моим невестам, чего-то не досталось еще чудесного в нем. Проходит, стареет наша великая единственная жизнь! Глядишь ночью на звезды и чувствуешь время и свое одиночество, и кто нас избавит от мыслей о судьбе, о «протекшей воде» наших надежд, радостей, шалостей и етсетера?! Кто? Мой милый! «Яко подвиг и страсть, и тризна есть нынешнее житие». Страдания любви! Что мы без них? Какие воспоминания? По всей. Люблю тебя, братец».

Глава седьмая БЕРЕГИ СЕБЯ

1

В воскресенье по нажитой в станице привычке Дмитрий с утра выглядывал почтальона. Может, будет хорошее письмо, бандеролька от друзей, интересный, наконец-то, номер журнала? Бывало, из-за почты ломался распорядок его выходного дня: письмо или статья взвинчивали Дмитрия тотчас, и он спешил обменяться мнением с Егором.

Но вот уже когда попало спускался Дмитрий к почтовому ящику, вынимал газеты и лишний раз не вставал на цыпочки — зыркнуть напоследок: не завалялось ли там чего? Уж если и щемило сразу ответить кому, все-таки ленился: потом, вечером.

Воскресенья иногда ждут как манны небесной: отдохнуть, заняться собой. Оно наступает. Увы! — непременно завалится кто-нибудь, протянет бутылку вина и… Слово за слово, магнитофон, сигареты, а драгоценные часы убывают, убывают, и сказать «мне некогда» нельзя и уже неохота. Да и кто ты такой? подумаешь! — ему некогда! «Все от неприкаянности какой-то, — думал Дмитрий. — Даже гуляние по улице — не какое-нибудь отдохновение, а все то же: некуда себя деть».

Вот и он вышел: зачем?

Снизу, почти от вокзала, он шел к поперечной центральной улице. В воскресенье ощутимее, в каком городе ты живешь. На старую почтовую улицу он не пошел, чтобы не наткнуться у пивной бочки на Ваню; книжнику-фронтовику только позвонил и посплетничал с ним веселым тоном. И достаточно. Сослуживцы надоели ему и в рабочие дни. В командировках (особенно в Москве) он совсем забывал их. Приближаясь по степи к последней остановке, он с печалью думал: опять! Без них было так хорошо! Опять надо подавать руку, разговаривать, зависеть от них. И не ахти как зависеть, а все же. А на службе проходит почти вся жизнь. Вся жизнь — поиски родства, но есть ли оно вообще на свете?

С утра что-то раздражало его. Что-то давно не пишет Никита, вовсе пропал Антон, и в любовной чуме метался Егор!

К родным, в Кривощеково хотелось. Выпросить отпуск без содержания? Иногда он ругался с Лилей, и косвенной причиной была его тоска по Кривощекову, усталость от мест, где не хватало ему воспоминаний. Он летом говорил Егору неправду, будто перестал надеяться на возвращение.