Когнитивные войны в соцмедиа, массовой культуре и массовых коммуникациях

Россия увидела возможности по форматированию будущих конфликтов с помощью информационной войны и операций влияния [16]. Запад, соответственно, объединяет свои усилия по противодействию. Этот новый информационный мир формируется еще и потому, что социальные медиа могут легко распространять недостоверный контент. Например, анализ 14 миллионов сообщений в Twitter, распространявших 400 тысяч статей за десять месяцев в 2016–1027 гг., показал, что социальные боты играют большую роль в распространении статей из недостоверных источников [17]. При этом понятно, что невозможно проверить факты миллионов распространяемых статей. По данным этого исследования, источники, не имеющие доверия, порождают в неделю в среднем сто статей.

Если мировая проблема выглядит как негативная роль соцмедиа, то в России, наоборот, такой проблемой является негативная роль телевидения, которое моделирует действительность так, чтобы роль властей выглядела правильной и разумной. Это может быть как усиление голоса власти и интерпретации ситуации с ее позиции, так и переключение внимания массового сознания на другие события.

Высказываясь по этому поводу, Д. Зимин говорит так: «Самая главная проблема не в людях, которые хотят делать журналистику, а в людях, которые не хотят ею пользоваться. А еще вернее – по каким-то причинам слишком большое количество людей в стране устраивает та плоская, противоречивая, практически религиозная картина мира, которую общими усилиями вдалбливает в головы населения вся пропагандистская машина Российской Федерации. Не хочу сказать ни в коем случае, что народ в стране какой-то не тот. В любом случае, другого нет. Не хочу верить, что российская пропагандистская машина – лучшее и гениальнейшее отечественное произведение, наполненное лучшими и умнейшими соотечественниками, с которыми без толку соперничать. Вот просто не верю в зло. Но факт остается фактом, голос разума и качественная журналистика пока не слишком востребованы. При этом я, конечно, разделяю пропагандистскую машину и журналистику» [18].

Получается, что привычка советского человека смотреть программу «Время» реализуется сегодня в России в новых формах. И поскольку в отличие от программы «Время», которая работала на больше на рациональном уровне и меньше – на эмоциональном, сегодняшнее телевещание более эмоционально, вплоть до «мордобоя» на политических ток-шоу. Эта эмоциональность задается репликами президента В. Путина, высказанными им на встрече с членами Совета по правам человека. Этими репликами были отсылки на протесты в Париже, как до этого на Майдане. Такие точки отсчета отчетливо демонстрируют модель построения аргументации от противного, для чего следует усиливать негативизм как Майдана, так и Парижа. О последнем Путин сказал так: «Мы не хотим, чтобы у нас были события, похожие на Париж, где разбирают брусчатку и жгут все подряд, и страна потом погружается в условия чрезвычайного положения».

Любое действие может быть интерпретировано и реинтерпретировано по разному. В советское время, к примеру, французские протесты высоко оценивались бы советскими тележурналистами, поскольку модель мира того времени прогнозировала гибель капитализма.

Екатерина Шульман говорит о модели переключения сознания людей в России после 2014 года: «А потом людей отвлекли на что? А вот смотрите: „Мы вам дадим то, что вы хотите, только в другом виде. Вот вам новая территория, вот вам величие России в мире. Вот вам победа над внешними врагами. Таким образом, вы ощутите тот патриотический подъем, который вы стремитесь ощутить”» [19].

Человеческое внимание не безгранично. Если мы говорим об одном, то другое будет автоматически уходить на второй план. Если мы заговорим эмоционально, то рациональные доводы поблекнут. И это закон любой пропаганды, включая российскую.

Кстати, на это даже не влияет тот парадоксальный разрыв, создаваемый российскими ведущими пропагандистами, когда они с экрана громят Запад, в то же время предпочитая там жить, хотя и в нерабочее время [20]. Особенно досталось С. Брилеву [21–25]. Эту ситуацию Ю. Богомолов описал следующим образом: «Насколько порядочно быть гражданином страны, с которой воюешь в первых рядах пропагандистского фронта? Это же не просто двойное гражданство. Это двойной патриотизм в условиях информационной войны. И, стало быть, двойная лояльность. Впрочем, что это мы? А вдруг он – Штирлиц? Там на Альбионе – штандартенфюрер, а здесь, на гос-ТВ – полковник Исаев? Мы-то раньше думали, что Штирлиц-Исаев – чистая беллетристика, игра воображения писателя Семенова и кинорежиссера Лиозновой. А тут перед нами реальный, живой Штирлиц, только под другой фамилией. В сети и ссылка на видео нашлась, намекающая на возможную связь журналиста с ГРУ. Тогда, конечно, о какой этике может идти речь? Да пошла она подальше вместе с моралью. Кому-то приходится из двух зол выбирать меньшее. А Сергей Брилев предпочел из двух благ выбрать оба. Разумно» [26].