Когнитивные войны в соцмедиа, массовой культуре и массовых коммуникациях

Перед кем должен нести ответственность журналист? В случае России представления населения и журналистов в этом вопросе расходятся: «По мнению граждан, журналист не воспринимается как субъект, который должен нести ответственность, прежде всего, перед самим собой, в то время как представители профессионального сообщества считают ответственность перед самим собой не менее важной, чем ответственность перед обществом (11 % и 79 % соответственно). В отношении власти мнения населения и журналистов также разошлись – лишь 3 % журналистов считают, что должны нести ответственность перед властвующим субъектом, в то время как такого мнения придерживается каждый пятый респондент массового опроса. О том, что журналист должен нести ответственность перед аудиторией медиа, гораздо чаще говорили представители профессионального сообщества (71 %), в то время как такой точки зрения придерживаются лишь 35 % населения в целом» [11]. Россияне «50 % склонны „скорее не доверять” большинству сообщений, выпускаемых журналистами, и лишь 33 % „привыкли верить тому, что пишут в газетах, говорят по телевидению и радио”» [12].

Независимые социологи зафиксировали в России запрос на перемены. Это можно понять, как разрушение модели задавать позитив с помощью внешней политики. Люди хотят конкретного результата для себя. А падение уровня жизни начинает конфликтовать с телепропагандой.

Екатерина Шульман говорит: «Здесь мощь госпропаганды сыграла немного против себя. Они рассказывали по телевизору, что мы посадили своего человека американским президентом, победили несколько раз ИГИЛ, освободили и отстроили Пальмиру. Все было исключительно прекрасно. И у людей сформировалось впечатление, что сейчас, когда все это достигнуто, власть оборотится и будет так же успешно действовать, как на внешнеполитических фронтах. Когда этого не произошло, да еще и пенсии отобрали, люди впали в фрустрацию. Что здесь важно? Люди стали хотеть более решительных и быстрых перемен и меньше хотеть незначительных изменений. В 2017 году число людей, которые хотят перемен, впервые превысило сторонников стабильности и с тех пор растет вверх. Перемены какого рода люди себе представляют? Исследование Высшей школы экономики: 58 % полагают, что мы должны как-то экономически развиваться. Внешняя политика, которая была главным базисом одобрения действующей власти, стала восприниматься как пассив, как обуза, как источник расходов и некая причина низкого уровня жизни» ([13], см. также [14] и статью Л. Гудкова об использовании стратегии антиамериканизма в российской политике [15]). Происходит также сдвиг в сторону большей открытости от полюса консерватизма, свойственного советской модели мира, то есть «тренды идеологического и массового дискурса явно противоположны» [16–17].

Сегодня даже дезинформация часто работает на то, что хочет опровергнуть. Это связано с тем, что опровержение будет повторять те же слова, что и исходный текст: «Еще легче втянуть журналистов в обратный процесс: если не удается их уговорить распространять дезинформацию, поддерживая ее, втянуть их в процесс опровержения и проверки фальшивки. Опровержение точно лучше, чем ничего. В цепочке распространения дезинформации опровержение – тот же кислород, потому что вместе с опровержением (а еще лучше – массово распространяемым опровержением!) увеличивается количество ваших, дезинформационных ключевых слов, в том числе – и в выдаче поисковых систем. Большая поисковая выдача, в свою очередь, означает большее число людей из „чужих” для вас, как дезинформатора, сетей, и запущенный вами зловредный „вирус” – в форме нарратива, или хотя бы в форме тех же ключевых слов – проникает в том числе туда, куда вы и не мечтали» [18].

По сути, перед нами возникли методы военной пропаганды, и люди в погонах появились в российских медиа. Как пишет В. Гатов: «Ранней весной 2014 года почти во всех российских государственных СМИ появились „спецпредставители” – те самые военные пропагандисты, уполномоченные Кремлем и военным ведомством на проведение соответствующих мероприятий. Целей у них было изначально две: собственное российское население, которому следовало внушить гордость и восторг от возвращения Крыма, и вторая цель – внушить отвращение к новым киевским властям и осторожную надежду на дальнейший раскол Украины (что полностью соответствовало военно-стратегическим планам Кремля). Военная пропаганда включилась в работу ненадолго (судя по некоторым косвенным признакам, уже к концу осени 2014 года ее эмиссары были отозваны), но произвела на сотрудников государственных СМИ небывалое впечатление. Они увидели (и поучаствовали) в операции, которая реально оказала влияние на ход конфликтов – что в Украине, что в Сирии. Военспецы „дали подержаться” за тот самый „маузер Дзержинского”, о существовании которого вроде бы известно, но его никто давно не видел» [19].