Коко

– Могло бы быть. Понимаешь, он… нормальный. Он никого не застрелил. Занимается парусным спортом. Играет в теннис. Ему не снятся кошмары. Он не носит в себе постоянно яд и болезни, – Джуди неожиданно для себя начала плакать. – Я очень одинока. И одинокой делает меня Майкл. Ведь я всего лишь хочу быть обычным человеком и жить обычной жизнью среднего класса, – она снова начала плакать и ненадолго умолкла, чтобы из голоса ушла дрожь. – Разве я многого прошу?

– Зависит от того, у кого просишь, – рассудительно заметила Пэт. – Но очевидно, что ты так не думаешь.

– Да я не думаю, – Джуди уже почти выла. – Всю свою жизнь я пашу как проклятая. Ты же знаешь, я родилась не в Вестерхольме. Я горжусь своей семьей, своим домом и своими достижениями, своими успехами в работе, всем тем, как мы живем! Вот что главное! Я никогда не просила подачек, не пользовалась ничьей благотворительностью. Я сама заработала себе место под солнцем в одном из самых престижных и дорогих городов в стране. А это что-то да значит.

– Никто и не спорит, – утешала ее Пэт.

– Ты не знаешь Майкла, – говорила Джуди. – Он решительно готов все бросить. Мне кажется, он ненавидит Вестерхольм. Он хочет все бросить и уйти жить в трущобах – это как если бы он хотел посыпать всего себя пеплом; он на дух не переносит все удобное и красивое…

– Он, случаем, не болен? – спросила Пэт. – Ты обмолвилась о яде и болезни…

– Война поселилась и живет в нем самом, он повсюду носит внутри себя смерть, все вокруг себя он видит словно вывернутым наизнанку. И сдается мне, что единственный человек, которого он любит здесь, – это умирающая от рака девочка, он души в ней не чает, он носит ей книги и находит предлоги, чтобы видеться с ней, и это ужасно, потому что она умирает, потому что она как Робби, наш повзрослевший Робби… – Джуди снова плакала. – Ах, я ведь тоже любила нашего бедного мальчика. Но когда он умер, я убрала все его вещи, я велела себе забыть обо всем, бросить все в прошлом и заняться своими делами – просто жить дальше. Ох, боюсь, ты никогда не простишь мне, что я так расклеилась…

– О чем ты, конечно прощу, тут и прощать-то нечего. Ты очень расстроена. А ты не думала, что расстройства Майкла вызваны каким-то заболеванием вследствие воздействия «Эйджент оранжа»?

– Ты когда-нибудь жила с врачом? – Джуди неприятно рассмеялась. – Знаешь, как невероятно трудно затащить врача на прием к врачу? Майкл нездоров, я это точно знаю. Он откажется от обследования, он похож на какого-нибудь упертого недалекого старика – ждет, когда все само пройдет, но я-то знаю, что его гложет! Это Вьетнам, это Я-Тук! Он проглотил Я-Тук, он сожрал его целиком, высосал, выпил его, как пьют яд, и теперь это гложет, сжигает его изнутри. Мало того, я точно знаю, что во всех своих бедах он винит меня. – Джуди немного помолчала, будто пытаясь взять себя в руки. – И как будто мало мне всего этого, появилась еще одна проблема. Телефонные звонки. Анонимные. У тебя когда-нибудь было такое?

– Знаешь, пару раз кто-то звонил, нес какую-то похабщину, – сказала Пэт. – Еще пару раз звонил Гарри – после того, как я заставила его съехать из моей квартиры. Правда, он всякий раз молчал в трубку, просто дышал, наверное, надеялся, что я испугаюсь, либо пожалею его, либо еще что-нибудь в таком роде.

– Так может, это Гарри мне названивает! – Джуди издала глухой звук, означавший, по-видимому, смешок.

6

Предчувствие, что что-то не так, не оставляло Мэгги всю дорогу до самой двери Пумо. Едва она поднялась по ступеням на выходе из метро, ее окружила толпа юнцов. Пританцовывая рядом, они какое-то время сопровождали ее, выкрикивая:

– Эй, китаяночка, пойдем с нами, крошка… Оттянемся… Не пожалеешь…

Это были всего лишь одуревшие от безделья подростки, слишком боявшиеся женщин, чтобы заговаривать с ней по одному, но Мэгги неожиданно почувствовала, что очень боится их, чтобы отважиться на что-либо кроме как засунуть поглубже руки в карманы, отвернуться и, не сбавляя шага, идти вперед. Запах марихуаны, словно облако, окутывал стайку мальчишек. Где Пумо? Почему не отвечает на звонки?

– Посмотри на меня, посмотри на меня, посмотри на меня! – умолял один из юнцов, и Мэгги подняла голову и посмотрела на него таким властным взглядом, что тот запнулся и упал.

Остальные тащились за ней почти целый квартал, издавая нечленораздельные рыки и вопли. Вечерний воздух вдруг заметно остыл; лицо Мэгги обжигал ветер. Уличные фонари роняли унылый, какой-то нездоровый желтый свет.