Цзяци, хрипло сказал он. Ты такая чистая, наивная… Мне даже стыдно. Конечно, ты мне нравишься, ведь ты милая, умная девочка. Но что я могу тебе дать? Я уже старею, скоро окончательно превращусь в скучного ворчуна. Порой мне даже доставляют удовольствие ругань и перебранки с Мэн Цзин. Творческую силу я давно утратил, от моих стихов несет разложением, я знаю, что думают обо мне молодые поэты: этот старый дурень отжил свой век, да только сам об этом не знает, все пыжится, пытается сочинять. Смех, да и только. Твой отец умер очень рано, но если вдуматься, тут не о чем жалеть, ведь он был настоящим бойцом… Инь Чжэн смотрел на свои руки, словно хотел проверить, могут ли они еще хоть что-то удержать. Потом вышел из задумчивости, вскинул голову: Цзяци, ты похожа на него, ты тоже боец. Но я надеюсь, что ты сможешь себя сберечь, что не надломишь свое оружие, не причинишь себе боли. Хотя я знаю, что боль помогает взрослеть. Наверное, она будет тебе даже полезна. Я спросила: как сейчас? Верно. Он смотрел на стену за моим плечом и бормотал: так и есть, я ранил тебя, я сделал тебе больно.
Последним моим воспоминанием о той ночи были прорезавшие комнату рассветные лучи, бледные, прозрачные, как дым от потухшего костра. Они и пахли жжеными листьями. На секунду я представила, как Инь Чжэн много лет спустя будет умирать в этой комнате. Вот он лежит на кровати – синие запавшие глазницы, приоткрытый рот, одна рука на груди, как будто еще касается того места, которое называлось сердцем.
Больше я к нему не ходила. Наступило дождливое лето. С каждым днем я просыпалась все раньше, оказалось, на рассвете даже в сильный ливень можно услышать звонкое пение птиц. Как будто дождь над ними не властен. Я сидела в постели, читала Фицджеральда. Больше всего мне нравилась “Ночь нежна”.
Из университета пришло письмо о зачислении, и на следующий день мы с компанией одноклассников поехали в Циндао. Разожгли костер на пляже и жарили мясо. Я насадила чахлую голубиную тушку на шампур, и металл с завораживающим звуком прошел через тугое мясо. С моря подул ветер, одноклассники включили
Однажды вечером я пошла на море поплавать. Темнело, дул сильный ветер. В воде было всего несколько человек, все они возвращались к берегу. Я поплыла на глубину. Знала, что там нет ничего особенного, но отчего-то хотела доплыть и посмотреть. Как в тот раз в парке, когда папа задумал дойти до противоположного берега озера. Волны били в лицо, швыряли меня в разные стороны, я собиралась с силами, находила нужное направление и продолжала плыть. Суставы ныли от холода, ноги начали неметь и с каждым разом толкались все хуже. Я попробовала закрыть глаза и прислушаться к своему дыханию, оно было частое и судорожное. Ночь растворялась в океане, звезды погасли. Я ждала, когда меня накроет по-настоящему большая волна, когда соленая вода хлынет в горло. Когда исчезнут и сознание, и страх.
Где-то вдали раздался гудок отплывающего парохода, он звучал как тихий шепот, как глухой и жалобный зов. Он тянулся и тянулся, постепенно надвигаясь на меня, будто брошенная, раскручивающаяся в воздухе веревка. Я собрала последние силы, вынырнула из-под воды и схватила ее. А потом попробовала повернуть назад. Вокруг была одна тьма, я не могла понять, где берег, но лихорадочно работала руками, снова и снова выталкивая себя из-под воды. Силы скоро иссякли, тело ничего не чувствовало, я ждала, что вот-вот оно откажет, но упрямо продолжала плыть. До берега я добралась в полном изнеможении, упала на песок и лежала, не в силах пошевелиться.
В сентябре я уехала в Пекин. Он оказался даже больше, чем в прошлый мой приезд, улицы стали еще шире. Но, несмотря на происшедшие с ним перемены, я не чувствовала этот город чужим. Разлука с отцом скрепила возникшую межу нами связь. Я говорила себе: наконец я вернулась в Пекин. Этот город больше напоминал мне родные места, чем Цзинань, в котором я прожила восемнадцать лет.