Кокон

К тому времени я уже перестал быть одиночкой, у меня появилась небольшая компания. В нее входили Большой Бинь, Цзыфэн и Чэнь Шаша. В один из первых дней в школе учительница сказала нам, что класс – это маленькое общество. Все верно, и, как любое общество, наше тоже делилось на сословия. Моя компания относилась к низшему – положение в обществе определялось местом работы родителей. Мой отец несколько месяцев проработал шофером в университетском автопарке, там же, где и отец Цзыфэна. Потом объявил, что с него довольно, и больше в автопарке не появлялся, но его так и не решились оттуда уволить, поэтому формально папа состоял в штате университета. А отец Цзыфэна остался в автопарке, с машин “скорой помощи” его пересадили на грузовые, это считалось повышением, потому что вечерами больше не приходилось работать сверхурочно. Папа Большого Биня был старшим поваром в столовой, каждый день он стоял перед огромным, размером с ванну, котлом и жонглировал поварешками. Шашин отец работал в котельной, обеспечивал университет отоплением и горячей водой. В общем, все они принадлежали к рабочему классу и зарабатывали физическим трудом. А в университете почетом пользовались работники умственного труда. Поэтому у нас в классе верхушку составляли дети руководителей университета и профессоров, за ними следовали дети обычных преподавателей, а дальше шли мы. Эта структура сформировалась сама собой, верхушка общества держалась особняком, а средний слой пытался одновременно угодить верхушке и отмежеваться от нас. Я быстро понял расстановку сил и решил объединиться с остальными представителями социальных низов. На самом деле я имел в виду только Большого Биня и Цзыфэна, а Шашу вообще не брал в расчет. Ее мама родила двойняшек, мальчика и девочку, и через несколько часов умерла от сильного кровотечения. Спустя еще пару дней болезнь унесла и брата Шаши. Ее растила бабушка, заговорила Шаша только к трем годам, в пять лет еще запиналась на каждом слове. Никто не удивлялся – девочка растет без мамы, но в семь лет Шаша пошла в первый класс, и оказалось, что она совершенно не умеет считать. Начали подозревать умственную отсталость, учителя не могли сказать наверняка, но видели, что у Шаши дефицит внимания, иногда она даже на собственное имя не откликалась, а еще вечно что-то жевала. У нее была маниакальная страсть к еде. Креветочные крекеры, картофельные чипсы, пастилки из боярышника – Шаша даже на уроках не прекращала жевать. Сначала учителя пытались искоренить эту привычку, отбирали у нее лакомства, но Шаша орала, как будто в нее вселился бес, и в конце концов все смирились. Поэтому даже во время уроков мы слушали хруст, доносившийся от ее парты. Но вот что странно: казалось, Шаша не понимает ни слова из объяснений учителя, однако на контрольных ей всегда удавалось набрать немного баллов. До проходного она обычно недотягивала, но и худшей в классе оказывалась нечасто. Большой Бинь, добрая душа, жалел сироту Шашу и повсюду брал ее с нами. Сам он, разумеется, тоже был немного странный – отличался поразительной трусостью; я слышал, будто, когда ему было восемь лет, его за нос укусила крыса и с тех пор он боялся всего на свете, особенно мышей и крыс, а еще всевозможных червяков – Большого Биня пугали даже гусеницы шелкопряда. И его мутило при виде крови. Однажды у его соседа по парте пошла носом кровь, и Большому Биню сделалось даже хуже, чем тому мальчику, он едва сознание не потерял. А добивала меня его сентиментальность: когда наш класс повели смотреть “Мама, полюби меня снова”[42], он плакал больше всех и потом еще несколько дней не мог успокоиться. На просмотре “Лю Хулань”[43] он тоже плакал и постоянно спрашивал, почему же они не могли пощадить Лю Хулань. Я бы никогда не стал дружить с таким слюнтяем, но выбора у меня попросту не имелось. Правда, Большой Бинь был щедрым – из тех детей, кто отломит тебе половинку ластика, когда у самого остался всего кусочек. Цзыфэн же был его полной противоположностью, ни один фильм не мог его растрогать, а глядя, как все вокруг рыдают, он лишь недоумевал. Когда умерла его любимая бабушка, Цзыфэн и слезинки не проронил, после этого даже родители решили, что он какой-то черствый. Я не черствый, пытался втолковать нам Цзыфэн, просто немного испугался и не понял, что пора плакать. Может, научите, когда надо плакать, а когда нет? Вот сбежит твоя мама из дома, тогда сам поймешь, когда плакать, сказал ему я. Моя не сбежит, ответил Цзыфэн. Папа ее вон как бьет, а она все равно не сбегает. Значит, ты никогда не научишься плакать, холодно сказал я. Цзыфэн только печально вздохнул.

Честно говоря, не о таких друзьях я мечтал, но выбора не оставалось. Все равно с друзьями лучше, чем без друзей, а, учитывая расстановку сил в нашем классе, я должен был объединить вокруг себя всех, кого возможно.