Кокон

Мы сидели рядышком на кровати, солнце падало на пол из окна, которое не открывали уже неделю. Маленький правильный квадратик света, со всех сторон окруженный гигантскими тенями. Когда Пэйсюань сказала: “Славная жизнь в Наньюане подошла к концу”, я теребила пуговку на кофте. Пуговка оторвалась и упала на пол.

Трак-так-так. Попрыгала по светлому квадрату и отскочила в тень. Когда я вынырнула из задумчивости и посмотрела на пол, пуговицы уже не было, она будто растаяла в темноте. Я отвела взгляд от пола и решила, что поищу ее потом. Сердце с грохотом обрушилось вниз, и мне показалось, будто я что-то потеряла. В ту секунду передо мной словно открылся занавес, но я не видела, что за ним. Пройдет немного времени, и я узнаю, что это был конец. Конец детства.

Чэн Гун

Ты не против, если я закурю? Наверное, можно приоткрыть окно. Тебе еще холодно? Вино и правда неплохо согревает.

Вернусь к тому, на чем остановился. С того дня, как я узнал, что дедушкина душа заперта в теле, моя жизнь вдруг сделалась серьезнее.

На следующий день вместо школы я побежал в библиотеку медуниверситета. Собрал с полок все книги, имевшие хоть какое-то отношение к душе. Регистрируя их, библиотекарь не удержался и спросил:

– Малыш, неужели ты поймешь, что там написано?

Я принес книги в триста семнадцатую палату. Медсестра ушла совсем недавно, в палате висел густой приятный запах антисептика. Я положил книги и подошел к кровати. Раньше дедушка-растение больше напоминал неодушевленный предмет, сначала он служил реквизитом для наших представлений, потом был твоим креслом. Но все изменилось, теперь у него появилась душа, он стал человеком. Я оглядел его и, пожалуй, впервые за все время осознал, что этот человек – мой дедушка. Наверное, если бы он не превратился в растение, то был бы мне хорошим дедушкой. Добрым, ласковым и очень заботливым. Мы ходили бы по выходным на озеро удить рыбу и в зоопарк смотреть на слона, он купил бы мне новые кроссовки и трансформеров. И он бы ни за что не позволил бабушке меня обижать.

Я положил ладонь ему на грудь и почувствовал мощное сердцебиение внутри одеревенелого тела, а потом, следуя твоему примеру, тихонько постучал по его груди костяшкой указательного пальца. Тук-тук, тук-тук – как будто стучу в дверь.

– Ведь ты меня слышишь?

Пусть у меня не было никаких подтверждений, но я верил, что он откликнулся. Он слышит, точно слышит.

Его душа заперта в теле. Его душа заперта в теле. Я раз за разом повторял эти слова, ощущая, как внутри меня рождается незнакомое доселе чувство собственного призвания: я должен освободить дедушкину душу.

С обеда и до самого вечера я листал библиотечные книги. Почти ничего не понимал, но замысловатые формулировки дарили мне торжественное удовлетворение. Разумеется, это и не может быть просто. Освободить запертую душу – очень трудная задача, а как иначе.

Ты догадалась, что я в палате, и пришла туда после уроков, спросила, почему я не был в школе. Я ответил: нипочему, просто не захотел. Ты бросила взгляд на стопку книг рядом со мной, но ничего не сказала, а, как обычно, подошла к окну, включила радио и села дорисовывать незаконченную картинку. Я опустил голову и продолжил читать.

Казалось, мы оба прикладываем усилия, чтобы этот вечер прошел так же, как все предыдущие. Но, видимо, это было уже невозможно. Атмосфера в палате успела измениться. Даже запах антисептика стал особенно резким. Слова из книги не лезли в голову, я то и дело посматривал краем глаза на больничную кровать. Решетчатая спинка, за ней – дедушкины ноги. Они как будто тихонько покачивались. Когда я наконец не выдержал и поднял голову, оказалось, что ты тоже задумчиво рассматриваешь кровать. Наши взгляды столкнулись и сразу разошлись, мы снова опустили головы. Теперь в триста семнадцатой палате было три человека. Мы больше не могли игнорировать дедушкино присутствие.

Все теперь деформировалось, искажалось. Даже приемник на подоконнике решил напомнить нам о своем присутствии, и присутствие его стало иным. По радио как раз передавали песню Цай Цинь[51]. Мне Цай Цинь нравилась, ее голос был немного похож на мамин. Я даже заслушался, но вдруг голос задрожал и начал отдаляться, а потом и вовсе исчез, сменившись шуршащими помехами. Потом он постепенно вернулся, но это была уже не Цай Цинь – приемник переключился на другую станцию, и мрачный мужчина среднего возраста с усыпляющими интонациями стал зачитывать новости. Скоро и его голос заглушили помехи. Ты попробовала настроить приемник, отыскала нужную волну, но Цай Цинь пропела всего одну фразу и тут же исчезла. Ты опять принялась настраивать, но толку не было – приемник будто заколдовали, он переключился в режим автоматического поиска радиоволн и бесконечно прыгал со станции на станцию, дробя голоса на мелкие осколки.

Казалось, что палату наполнили мощные эфирные помехи, и я вдруг вспомнил фразу, которую вычитал сегодня в одной из книг. Душа – это электромагнитная волна.