Колдовство на Руси. Политическая история от Крещения до «Антихриста»

Сатанинскими кознями сочли воскрешение царевича Годунов и его советники, включая патриарха Иова. Они вовсе не ставят вопрос о простом самозванстве – никаких подобий Хлестакова! Перед нами некромант, который сумел захватить, поработить и воплотить душу царевича Дмитрия – дьявольской силой на погибель правоверным. Для современников, судя по всему, это было самым понятным объяснением случившегося. Так с ним и боролись – постом и молитвой. Но силы зла вскормили беспримерного по силе демона, который сотряс всю православную страну и даже воцарился, благоволением божьим лишь на время.

3. Время чародеев XVI–XVII вв

Борис Федорович Годунов стал царем в 1598 г. после безвременной кончины Федора Иоанновича, последнего Рюриковича на троне. Это была сложная многоплановая интрига, в которой были задействованы не только клиенты и родственники, но в заметной степени Церковь в лице патриарха Иова. Борис был умелым и способным администратором, но этого, как известно, для государя недостаточно. Более того, для прирожденного царя менеджерские качества не обязательны. Главное – благодать, которую он распространяет и хранит над своей страной, своими людьми. Вот в этой ключевой характеристике Годунов был слаб и чувствовал это. Он всемерно пытался компенсировать ситуацию, но провидение не вступилось за него.

Борис искал связей с потусторонним и указаний оттуда. Еще Джером Горсей, близко знавший правителя в 1580-е гг., однозначно писал о его увлечении некромантией (negramoncie) – речь не просто о черной магии, но о вызове духов и контактах с ними. Эта лженаука в том числе заставила его поверить в переселение души погибшего в 1591 г. царевича в колдуна-чернокнижника Лжедмитрия. Но первое время он думал, что пытается этими связями обезопасить себя, а может, и предсказать будущее.

Годунов был исключительно мнительным и погрязшим в суевериях человеком. После избрания на царство он утвердил подкрестную присягу верности, которую должны были приносить все служилые российского государства. Четверть (!) этого текста посвящена обязательствам не наводить порчу и не колдовать против государя: «…людей своих с ведовством да и со всяким лихим зельем и с кореньем не посылати и ведунов и ведуней не добывати… на следу всяким ведовским мечтанием не испортити, ни ведовством по ветру никакого лиха не насылати и следу не выимати, ни которыми делы, ни которою хитростью. А как Государь Царь… и его Царица… и их дети… куды поедут или куды пойдут, и мне следу волшеством не выимати и всяким злым умышлением и волшебством не умышляти и не делати ни которыми делы, ни которою хитростию, по сему крестному целованию»[237].

Тот же текст лег в основу присяги, подготовленной для Федора Борисовича в 1605 г[238]. Схожие выражения можно обнаружить в подкрестной записи Василию Ивановичу Шуйскому (20 мая 1606 г.): «…а лиха мне Государю своему, Царю и Великому Князю Василью Ивановичу всеа Русии, никакова не хотети, ни мыслити, ни думати, ни которыми делы, ни которою хитростью; и в естве и в питье, ни в платье, ни в ином в чем лиха никакова не учинити и не испортити, ни зелья лихого и коренья не давати. А кто мне учнет о каком лихе говорити на них Государей, и мне того человека не слушати, и зелья лихого и коренья не давати…»[239].

Характерно, что Лжедмитрий тоже потребовал упомянуть в присяге отказ от ведовских покушений на государя, хотя очень кратко: «Такоже мне над Государынею своею, Царицею и Великою Княгинею инокою Марфою Федоровною всея Русии, и над Государем своим Царем и Великим Князем Дмитрием Ивановичем всея Русии, в естве и в питье, ни в платье, ни в ином ни в чем, лиха никакого не чинити и не испортити, ни зелья лихого, ни коренья не давати; а кто мне учнет зелье и коренье лихое давати, или кто мне учнет говорити, что мне над ними, Государи своими, какое лихо учинити, или кто похочет портити, и мне того человека не слушати и зелья лихого и коренья у того человека не имати»[240].

Подобные пассажи сохранялись в присягах царям вплоть до Петра I, постепенно сокращая и выхолащивая формулы. По объему и подробности описания колдовских вариаций они никогда не превышали того, что было у Годунова. Он определенно размышлял, страдал этим, старался не упустить ни одной из магических каверз, которые могли нанести вред ему и семье.

Страх чародейства пронизывал все политические процессы эпохи Ивана Грозного, а Борис Годунов был плоть от плоти того же круга. И никак иначе не понимал измену и вообще неправедное действо, как искус дьявольский, отчего и меры принимал прежде всего духовного характера – через Церковь. Заговоры против Годунова – действительные или мнимые – также воспринимались как чародейские. Это касается известных нам опал Шуйских, Бельского и Романовых.