Колибри

Подходит Грета. Наклоняется к нему, как Мирайдзин, обнимает с тем же жаром. Марко вдыхает запах ее духов с горьким цитрусовым ароматом. Смотрит ей в лицо. Глаза более влажные, чем обычно, и улыбка.

– Прощай, Марко, – произносит она.

– До встречи, – отвечает Марко.

Грета выпрямляется и возвращается на свое место. У каждого здесь свое место, ничего не поделаешь: настоящий цирк.

Очередь Каррадори. Он выходит вперед и протягивает Марко руку, пусть решает, что с ней делать; Марко выбирает спортивное пожатие, которым обмениваются в конце партии игроки в теннис. Бац – удар по ладони – и пронзительная боль.

– Я вас люблю, – говорит Каррадори.

– Тогда перейдем на ты, отныне и впредь, – отвечает Марко. С Каррадори можно быть циником, они одногодки.

Оскар. Марко познакомился с ним всего несколько месяцев назад, в разгар химиотерапии, когда тот приехал повидать Мирайдзин, перебравшуюся во Флоренцию, чтобы ухаживать за дедом. Будучи совсем немощным, Марко оценил его силу и даже воспользовался ею, поскольку она была заразительна. Это своего рода мужской вариант Мирайдзин, глава, лидер – он тоже представляет большую надежду для нового мира.

– Держитесь, – говорит, обнимая его, Марко.

– Claro[100], – отвечает тот. – И потом добавляет кое-что еще, чего не обязан был говорить: – Su vida es mi vida[101].

Сжимает ладони Мирайдзин, прикасается к ее губам и отступает в сторону.

Ну и кто же теперь?

И хотя это уже не имеет большого значения, Марко задается вопросом, кто же подойдет первым, Джакомо или Луиза: какой тут порядок? Возможно, они спрашивают то же самое у себя, потому что на секунду замешкались и смутились. Джакомо выходит первым. Братья обнимаются, и у каждого предательски холодеет внутри. Те два недавних всхлипа напугали обоих, поэтому расплакаться сейчас будет катастрофой, которая все испортит. И они лишь все крепче обнимаются, прижимаясь друг к другу.

– Прости меня, – говорит Джакомо.

– Это ты меня прости, – говорит Марко.

Они размыкают объятие. Оба хлюпают носом. Ничего больше. Кажется, удалось. Теперь очередь Луизы.

Вот она. Сердце Марко начинает сильно стучать. Ее глаза цвета шалфея. Каштановые, еще блестящие волосы, заходящее солнце играет в них лучами. Ее нежная шея, аромат моря, всегда от нее исходящий. Марко не приготовил для нее особых слов. Решил сказать первое, что придет в голову, и действительно в данный момент, когда он на нее смотрит, у него возникает первый вопрос:

– Ты знаешь, какой сегодня день?

– Нет.

– Второе июня. Что это за день?

Луиза улыбается, она не уверена.

– Праздник Республики?

– Правильно. Но помимо этого…

Луиза легонько покачивает головой, улыбаясь.

– Самый далекий от моего дня рождения день, – говорит Марко. – Ровно шесть месяцев. Как там было про человека, который умирает в день своего рождения? Как это слово на еврейском?

– Цадик.

– Вот именно. Я не цадик. Я его противоположность.

Неужели это последние слова, которые Марко говорит Луизе Латтес? Может, думает он, все-таки стоило подготовиться.

– Ты как раз-то и являешься им, – говорит Луиза.

– А еврейский мистицизм?

– А еврейский мистицизм заблуждается. – Она ласкает его волосы, лоб, лицо. – Mon petit colibri[102], – шепчет она.

Ее голова склоняется к плечу, волосы падают набок – до боли знакомое ее движение, как тогда, много лет назад, когда она готовилась к…

Поцелуй! По-настоящему! Она держит его голову и не отпускает ее. Каково старичье, на глазах у Джакомо и всего честного народа!

Молодец, Луиза: если уж должно быть неприлично, тогда по полной программе. Марко обхватывает ее голову, чтобы удержать, а боль, пронзающая его при этом, да будет благословенна. Ему тоже хотелось ее целовать, это то, чего он всегда больше всего хотел. И родилось это желание именно здесь, в этом доме, в прошлом веке, и не исчезало более пятидесяти лет. Но он бы не осмелился сегодня. Зато осмелилась она.

Вот и закончилось. Луиза поднимается, разглаживает платье. Делает шаг назад и возвращается на свое место, опустив голову, как люди, принявшие святую облатку на причастии.

Время, пора завершать. Пьянящий послеполуденный аромат, все полно света и жизни. Морской бриз слегка покачивает изгороди, перебирает податливые волосы, разносит повсюду грандиозное чувство блаженства. В том положении, в котором Марко находится, он не испытывает боли. Он испытал ее уже предостаточно в своей жизни. В жизни, полной боли, бесспорно. Но вся перенесенная им боль не мешала ему наслаждаться такими минутами, как эта, когда все кажется совершенным – и такими минутами тоже была полна его жизнь. Так мало требуется в конечном счете: погожий день, объятия, поцелуй взасос. Могли бы быть и другие, если честно…