Колибри

Ни один из двоих не был невинен. Во всяком случае, не Марко, который в своем стремлении к счастью годами недооценивал, что происходило у него перед глазами, не замечал ни одного сигнала, причем систематически. И речь не только о том, что он не видел крушения, к которому мчался на всех парах: его ответственность простиралась до вздорного убеждения, что некоторые его поступки, особенно разрушительные, начавшиеся с телефонного звонка, который он точно не должен был делать, человеку, которого он не должен был видеть, – не повлекут за собой последствий. А они повлекли, да еще сколько. Однажды на конференции в Париже Марко Каррера подумал о Луизе. Не то чтобы в эти годы он не думал о ней, еще как думал, практически каждый день, но речь шла о неопределенных и смиренных мыслях о том, что могло бы быть и чего не было, о мыслях, измотанных расстоянием и слабеющих еще больше каждым летом в Больгери, в августе, когда Луиза возникала перед ним на пляже с мужем и двумя детьми – сначала с одним, потом с обоими – далекая, удалявшаяся с каждым годом от того существа, которое Марко обожал в самый трагический период своей жизни. Но тогда, во второй половине дня, когда небо было высоким, он подумал о ней как о чем-то близком, о чем-то возможном и позвонил ей из своего отеля «Лютеция», воспользовавшись перерывом в заседании конференции. Он прибег к своим романтическим заклинаниям, которые никогда не срабатывали: если номер изменился, или если она мне не ответит, или если ответит, но не захочет встретиться, я никогда в жизни больше ей не позвоню. Не сработало, потому что номер был прежний, Луиза ответила со второго гудка, а через полчаса уже входила в бар отеля «Лютеция», где он предложил ей встретиться, – радостная, целомудренная, словно возникла из далекого прошлого. Марко не видел ее с августа прошлого года, хотя не разговаривал с ней с тех пор, как они прекратили переписываться, еще до появления Марины, когда его столкновение с властями Итальянской республики в попытке встретиться с ней в Париже (провалившейся, так как Марко приняли тогда за беглого террориста-однофамильца, члена группировки «Вооруженные пролетарии за коммунизм», высадили из «Палатинского экспресса» в час ночи на итало-французской границе, посадили в каземат финансовой полиции Бардонеккьи[39], в специальном фургоне перевезли в Рим под охраной четырех вооруженных карабинеров, посадили в тюрьму «Реджина Чели», допрашивали, невзирая на отсутствие адвоката, двое заместителей прокурора, казавшиеся двумя мышатами из истории дзен, – один высокий, второй маленький, один с Севера, второй с Юга, один старый, второй молодой, один светлый, второй темный, – и напоследок изгнали пинком под зад, даже без извинений), когда то столкновение на границе, как говорилось, убедило обоих, что судьба будет против любой их попытки сближения, их общение прекратилось. Хотя верно, что, если любовная история не заканчивается или, как в данном случае, даже не начинается, она будет преследовать героев всю жизнь пустотой несказанных слов, несовершенных поступков, нецелованных губ. Это верно всегда, а в данном случае верно вдвойне, ибо после того полудня, после той прогулки по улице д’Ассас и той невинной беседы Марко и Луиза возобновили общение, а это в их случае означало возобновление переписки; они писали друг другу часто, страстно, как в девятнадцатом веке, как до этого десятью годами раньше, а потом перестали. И это совершенно невозможно счесть чем-то невинным, поскольку они оба были женаты, у обоих подрастали дети, и оба они должны были лгать. И нисколько не важно, что вспышка страсти, разгоревшаяся в той второй половине дня, остановилась за шаг до ее удовлетворения, которое бы радикально изменило их жизнь: то был лишь акт мазохизма. Нет, невинности при их встречах, если она и была когда-нибудь, больше не существовало. Они стали видеться в течение года, поскольку Марко постарался участвовать только в тех конференциях, которые проводились в радиусе не более четырехсот километров от Парижа (Брюгге, Сент-Этьен, Лион, Левен), куда Луиза легко могла добраться. Как ей это удавалось, что она говорила мужу, останется вечной загадкой; сперва они останавливались в двух разных отелях, потом стали брать два номера в одном, пока роковым образом не провели ночь вместе в одном, в Лионе, 28 июня 1998 года: в то время как на местном стадионе «Жерлан» французская сборная побеждала Данию и выигрывала финальный матч мирового чемпионата, они, запершись в номере 554 отеля «Коллеж» на площади Сен-Поль, дом номер 5, сидя на кровати, поедали многослойные сэндвичи и смотрели на канале «Арт» старый фильм Жана Ренуара; по окончании фильма, пока французы гоняли как сумасшедшие на машинах под их окнами, отмечая победу, они скрепляли свою невозможную любовь величайшим мазохистским актом, обетом невинности, совершенным с нездоровым вдохновением, пока оба слушали на кассетнике Луизы, в наушниках по одному на каждого, душераздирающую версию Sacrifice[40] в исполнении Шинейд О’Коннор – and it’s no sacrifice / just a simple word / it’s two hearts living / in two separate worlds[41], – пребывая в иллюзии, что, жертвуя собой, они ничего дурного не делают, никого не обманывают и ничего не разрушают. Они никогда не занимались сексом и дали друг другу слово, что никогда заниматься им не будут. Они лишь целовались всю ночь – в ту ночь – семнадцать лет назад, в то время как Ирена тонула в море, рядом с Мулинелли, – и поклялись, что никогда этого делать больше не будут. Тридцать девять лет ему, тридцать два – ей, они способны спать в одной постели и не заниматься тем, чем им больше всего хотелось, годами не целоваться, не обниматься и даже не прикасаться друг к другу. Два полных придурка. Но если Луиза осознавала, что ее брак обречен и все, что бы она ни предпринимала для его распада, пусть бы даже вернувшись к прежней страсти к Марко и подпитывая ее детской риторикой о воздержании, устремляло ее к новой жизни, то Марко искренне верил, что можно сохранить в неприкосновенности две свои большие любви, он искренне думал, что они совместимы. Он действительно думал, что если не будет спать с Луизой, то его супружеским отношениям с Мариной ничего не грозит, и это было его глубочайшей ошибкой, наивностью столь колоссальной, что стало виной. И полагать, что такая грандиозная история не оставит никаких следов – припрятанных писем, которые только того и хотели, чтобы их нашли, счетов по кредитным карточкам, которые только и ждали, что их проверят, а в дальнейшем имейлов, скрытых в папке «Медколлегия», эсэмэсок, не всегда стертых, всплывавших как трупы при случайном прикосновении пальца к какой-нибудь иконке, – и полагать, что такая масса документов останется не замеченной такой женщиной, как Марина Молитор, безусловно, было с его стороны невероятным просчетом. Но Марко Каррера его совершил, и все продолжалось до финального крушения, хотя он был твердо убежден, что единственной опасностью, угрожавшей будущему его семьи, была его страсть к Луизе Латтес, но он держит ее под контролем. Если верно, что никто не заслуживает постигшей его участи, то верно также и то, что он почти что ее заслужил.