Колибри

О Марине рассказывать намного легче. Достаточно поставить частицу «не» перед всем, что она говорила и рассказывала о себе по телевизору, и дело сделано: ее не заменяла никакая коллега на борту самолета, потерпевшего аварию, – в тот день у Марины попросту был выходной; она не отдавала свой костный мозг сестре для трансплантации, поскольку они были несовместимы; она не влюбилась в Марко Карреру, она стала жертвой своих же выдумок; она отнюдь не была счастлива, когда забеременела, – она лишь гордилась тем, что подарит любимой матери внучку; она не была счастлива с Марко, ни разу за все эти годы, напротив, в ней копилась глухая и скрытая неприязнь к нему; она никогда не была ему верна, еще до роковой ее связи; ну и так далее. Попросту она была не той, кем пыталась казаться, ежедневно борясь с собой. Каждое утро Марина вставала с постели и начинала бороться. Каждый день. С самой собой, со своими пристрастиями. Каждый божий день. Годами. Кокон, даривший ее мужу иллюзию счастья, ей самой обеспечивал защиту от монстра, который стремился ее сожрать. Время от времени названия этого монстра и кокона изменялись в зависимости от профиля психоаналитика, который в данный момент ее лечил. Если воспользоваться терминологией ее последнего итальянского психотерапевта, доктора Каррадори, кокон будет называться дискурсом, а монстр – тем, что находится вне дискурса. В общем, эти ребята, дискурс и вне дискурса, давно уже ею управляли, когда еще девочкой она порой заявляла своей учительнице, или матери своей подруги, или преподавателю катехизиса, что ее мать и сестра умерли и она осталась в мире одна-одинешенька. Траур был ее дискурсом. Депрессия, мазохизм, агрессивность и зависимость (от наркотиков и секса) были тем, что выходило за его рамки. Поэтому после бурной юности, которая не помешала Марине завоевать титул «Мисс Каподистрия-1977» и годом позже стать самой молодой стюардессой небольшой местной авиакомпании, – единственный спокойный период в ее жизни был связан с реальной смертью старшей сестры, действительно болевшей лейкемией и действительно скончавшейся от этого недуга. За этой трагедией последовали годы настоящего траура, а поскольку траур для Марины был дискурсом, то это были самые счастливые годы в ее жизни. Дни траура – самые счастливые, вдумаемся в эти слова. Но траур хочешь не хочешь остается позади, как ни старайся его продлить, и через пару лет монстр снова объявился и стал снова ее терзать. Снова наркотики. Снова секс. Увольнение с работы за прогулы – из «Люфтганзы», куда она тем временем перешла. Нужно было что-то делать. Случайное знакомство с журналисткой телепрограммы «Утро на Первом канале» предоставило удачный шанс: история, которую Марина должна была повторить перед телекамерой, была волнующей и правдоподобной; двойной траур, о котором она вещала с телеэкрана, стал ее новым дискурсом. Марина хотела только одного – траура, в котором она могла бы укрыться, – а вместо этого появление на экране катапультировало ее в новый дискурс, на этот раз более солидный, более проработанный и даже по-своему удивительный, о котором она раньше и не помышляла, – замужество. Поскольку, как уже было сказано, никто не невинен, следует уточнить, что мать Марины была в курсе ее отклонений, но как всякая уважающая себя представительница мелкой словенской буржуазии, она считала избавлением от всех болезней выдать дочку за медика и поэтому ничего не сказала Марко Каррере. Ей даже в голову не пришло это сделать. Она просто увидела спасение в этом человеке и была готова на него молиться. То, что мать молится на Марко, придавало Марине храбрости вставать каждое утро и начинать бороться, чтобы осчастливить ее. Разве что только…