Колибри

Но удивительным было его решение задержаться, отправив Вайолет с дочками домой. Ввиду сложности ситуации он не мог обойтись без брата ни минуты, ибо оба, Пробо и Летиция, выразили желание не заканчивать свои дни в больнице, а остаться дома до последнего вздоха, что значительно усложняло дело. Да, впервые после стольких лет Джакомо снова попал под влияние своей прежней итальянской семьи, не имея поддержки новой, которую когда-то отправился создавать в Америке. Он старался подражать Марко, который в этом аду был словно в своей тарелке: он ездил с ним, сопровождая родителей на химию, занимался ими, пока Марко искал дневную сиделку-медсестру, помимо ночной, поскольку побочные эффекты на сей раз обострились у обоих. Он взялся заниматься родителями даже больше, имея в виду, что у Марко была еще работа, была еще Адель, поэтому тот отнюдь не проводил все время с Летицией и Пробо или, во всяком случае, не всегда был в их распоряжении. А вот Джакомо проводил с ними все время или, скажем так, всегда был в их распоряжении. Он покидал дом на площади Савонаролы только затем, чтобы удовлетворить их потребности: закупить еду, получить их лекарства в аптеке. Вечера проводил, заваривая им травяные чаи, смотрел телевизор, сидя рядом с Пробо или подсказывая Летиции решение судоку. Он прожил двадцать лет во Флоренции, но ему даже не пришло в голову встретиться с кем-нибудь из друзей юности, с какой-нибудь бывшей невестой, слегка развеяться. Марко с сожалением отметил, что брат даже не попробовал сойтись с Аделью, как ему бы хотелось и как он сам поступил бы на его месте, окажись рядом с племянницей, которую прежде никогда не видел. Джакомо выкладывался без остатка, ухаживая за умирающими родителями: настойчиво, не переводя дыхания, как на войне. И даже когда нашлась дневная медсестра, он продолжил делать им уколы, измерять давление, вследствие чего медсестра решила, что он и есть сын-доктор. В то же время он боялся совершить непоправимую ошибку и беспрерывно консультировался у брата, который как-никак был врачом: скажи на милость, что я могу об этом знать, я ведь окулист. Старый демон соперничества с Марко поджидал его в этом доме в течение всех этих лет и теперь беспощадно терзал.

Он спал в своей детской комнате, хотя «спал» – громко сказано, потому что стоило раздаться какому-то шороху из-за родительской двери, как он мгновенно материализовывался у их изголовья в любой час ночи, опережая ночную сиделку. Как-то раз он позвонил Марко около трех часов, перепуганный приступом дизентерии, который, как ему показалось, мог убить Летицию. Марко его успокоил и посоветовал положиться на медсестру, но потом решил одеться и сходить на площадь Савонаролы, чтобы посмотреть самому; когда тревога улеглась после принятия лоперамида, братья уселись в большой гостиной, в которой со времен их детства ничего не изменилось, и вскоре оказались в ничтожной малости от выяснения отношений и примирения, но эту малость надо было преодолеть; однако ни один из них для этого ничего не предпринял и никакого восстановления отношений не произошло. Такое случалось и позже, в те дни, когда в больнице Пробо и Летиция подремывали в своих палатах во время химиотерапии, а братья выскальзывали из палат в полутьму коридора: лучшей ситуации не придумаешь, чтобы высказать друг другу все, что они могли друг другу сказать, простить друг другу то, что должны были простить, и навечно закопать топор войны, но прошло уже столько времени, что – хотя отношения и оставались натянутыми – ни один из них уже не помнил, чем это было вызвано. Поскольку родители были больны, то все свелось к их давней размолвке, хотя заживлять надо было и другие раны: глядя на то, во что превратились отец и мать, как они таяли на глазах, лежа в своих постелях, нелегко было сказать почему, но Пробо и Летиция также несли ответственность за удавку, которую накинули на шею семьи, начиная с Ирены и далее.