Колибри

С другой стороны, практически каждый аспект этого дела оказался настолько трогательным, что Марко посчитал делом чести скрыть охватившие его эмоции, чтобы окончательно не разнюниться. Нет, уговаривал он себя, нужен какой-никакой, а праздник, кипучий, радостный, иначе есть ли в этом смысл? Ладно, может, и не особенно радостный, но всё-таки Мирайдзин видела в его гостях живых людей, планирующих потом столь же живыми вернуться в те уголки мира, откуда прибыли, и потому обеспечила высочайший уровень гостеприимства. Тщательно прибранные комнаты, свежая рыба, домашняя паста, овощи со своего огорода – пусть даже Марко в его нынешнем состоянии не суждено было их попробовать. Есть он больше не мог и уже много месяцев питался только благодаря чрескожной эндоскопической гастростомии, то есть введённому в желудок катетеру. Впрочем, несмотря на это, он помог внучке приготовить ужин и обед на завтра, словно речь шла о полноценном приёме. В конце концов, кто лучше него знает вкусы гостей: Джакомо предпочитает морепродукты; Луиза – омаров; Марина – моцареллу... Сведения, конечно, тридцатилетней давности, но ведь вкусы не меняются, разве что не позволяет здоровье, – а на этот случай он как хозяин вечера готов был продемонстрировать свой катетер. Но необходимости в этом не возникло: любимые блюда ни для кого не оказались под запретом, что тоже в некотором смысле можно считать удачей.

Были, однако, в том, что задумал Марко, и другие риски. И первый из них, как уже упоминалось, – цинизм, цинизм и сарказм. Будучи человеком старого мира, Марко Каррера регулярно прибегал к помощи и того, и другого, но в новом мире, мире Мирайдзин, места цинизму и сарказму попросту не осталось: только лёгкая ирония – и всё, стоп. Второй риск, о котором мы тоже успели сказать, – эмоции. Наконец, третий – жалость к себе, переходящая в зависть к другим: типа, вы поглядите только, я тут умираю, а они омаров лопают... Так что во время обоих приёмов пищи и даже раньше, встречая прибывающих гостей, Марко старался строго себя контролировать. Ни эмоций, ни циничных шуточек, ни нытья. Это ведь его им подарок или как? Значит, должно быть приятно, чтобы воспоминания остались лишь самые чудесные. Безупречные.

Он приподнимается на локтях, потом потихоньку садится. Снова колотьё, боль. Давно пора было принять морфин – вот только в данной ситуации смысла в нём не много. Не будь боли, Марко вполне мог бы протянуть и ещё, до финала ему далеко. Даже в смысле физической формы в зомби он, как в своё время отец и мать, пока не превратился – и никогда не превратится. Пожалуй, это самый важный момент для понимания того, что он собирается сделать: он, Марко Каррера, хочет именно уйти, а не просто обрести покой.

В первый день, едва приехав, он даже предложил Мирайдзин прокатиться на велосипедах вдоль берега, под соснами. И справился с этим сам, хотя был очень слаб и ехал крайне медленно, то и дело виляя из стороны в сторону, а ребята из эскорта следовали за ними пешком, готовые в любой момент подхватить, если он вдруг потеряет равновесие. Ну что ж, чем не повод посмеяться, и позже, дома, они с Мирайдзин от души посмеялись: ведь ни цинизма, ни сарказма в этом не было.

Конечно, думает он, прими я морфин (перорально, а не внутривенно), мог бы даже выйти в сад, причём на своих двоих. Вот только в саду всё равно придётся усесться в кресло, чего ради тогда с лекарствами возиться? Риск номер четыре – вызвать жалость. Эй, кто там, поглядите-ка на меня, я сам!

Впрочем, перебраться с постели в инвалидное кресло он и впрямь может самостоятельно. Надо только добраться до дальнего угла комнаты, поскольку кресло Родриго, как раз чтобы воспрепятствовать этой инициативе, предусмотрительно оставил подальше от кровати. Марко Каррера встаёт и нетвёрдой походкой, волоча за собой капельницу на колёсиках и даже чуточку на неё опираясь, проходит несколько метров, отделяющих его от инвалидного кресла. Смотри не упади, думает он. В оба смотри, сейчас только шейку бедра сломать не хватало. Доковыляв до кресла, он проверяет, поднят ли тормоз, и осознав, что не поднят, поднимает. Потом тщательно прицеливается и мягко, чтобы не прострелило в бок, опускается на сиденье. Готово. Больно, конечно, но не слишком сложно. И только усевшись, решается позвать санитара. «Родриго, – едва слышно бормочет он. Слишком тихо? Нет: Родриго появляется немедленно, обходя молчанием тот факт, что Марко поднялся и самостоятельно добрался до кресла. – Пойдём в сад. Пусть это случится там».