Колибри

Вечер тёпел и безоблачен. Цветёт cмолосемянник, а вместе с ним – бугенвиллея и жасмин; траву подстригли только сегодня утром, и пахнет этот купаж просто потрясающе. Луиза, наконец оторвавшись от Джакомо, идёт навстречу. Марко видит лишь её силуэт, позолоченный уже начавшим клониться к закату солнцем: сколько же ей теперь? Шестьдесят четыре? Может, шестьдесят три? Или шестьдесят пять? Ни единый миллиметр этого тела, этого лица, когда-то так страстно желанных для Марко, не нуждается в ретуши – она по-прежнему прекрасна. Следом идёт Джакомо, тоже любивший это лицо, это тело. И Джакомо тоже по-прежнему красив. Риск пятый: слабость. Тут, к счастью, на дорожке показывается Мирайдзин, а за ней Оскар, Марина, Грета и Каррадори. Что ж, вот все и в сборе, думает Марко, можно двигаться дальше.

Он взволнован, сердце в груди отчаянно колотится.

Подошедший Каррадори тепло приветствует друга. Он просит прощения за задержку, но Марко отмахивается: мол, на шоссе Аурелия вечно гигантские пробки, жаль, что и Каррадори тоже в них увяз. Этот человечек, как всегда, выглядит совершенно непримечательным, и лишь магнетический взгляд его выдаёт. Они ровесники, но Каррадори кажется старше. Впрочем, нет: это он, Марко, кажется моложе. Несмотря на потерю веса, болезнь и непростое лечение, семьдесят один ему определённо не дашь. Даже волосы после химиотерапии не вылезли, только истончились, и густую, едва тронутую сединой шевелюру треплет вечерний ветерок. В этом-то, в его вполне ещё приличной форме и есть весь смысл: уйти сейчас, таким, пока не превратился в отвратительную развалину.

Все молчат. Не знают, что сказать. Марко заговорщически кивает Родриго, отсылая в дом. Он много размышлял, как станет вести себя в эти последние минуты, что говорить и что делать, выбросил из головы все пафосные идеи, и потому: никакой музыки (сперва подумал о Don't Cry No Tears^[41] Нила Янга, но тотчас же понял, что это чересчур); бога ради, никаких прощальных слов; никаких церемоний; ни эмоций, ни слабости, ни жалости к себе. Просто короткие объятия напоследок – это можно – с теми, кто захочет его обнять, как обнимал всегда, расставаясь, и несколько слов, чисто технических: надо же объяснить, что они не должны чувствовать себя его сообщниками и тем более за что-то потом отвечать.

Пока вернувшийся Родриго не начинает крепить пакеты с препаратами к трубкам капельницы и Марко не прочищает горло, не слышно ни звука.

– Ну что ж, – говорит он, – хочу поблагодарить всех за то, что приехали, я очень рад, что вы рядом. Мысль пригласить вас принадлежала Мирайдзин, и, учитывая, что все приехали, должен заключить, что идею сочли хорошей. А теперь, хоть вас и...

Джакомо вдруг шумно всхлипывает, дважды подряд за какую-то пару секунд. Марко сидит как раз напротив и за эту пару секунд успевает заметить, как худощавое, изящное лицо брата кривится гримасой отчаяния, но уже в следующий миг снова принимает сосредоточенное выражение, словно отпечатанное на нём с момента вчерашнего выхода из такси. Надо сказать, Джакомо всё это время, начиная с весьма деликатного момента их первой за столько лет встречи и заканчивая ужином, после которого братья немного поболтали наедине, он – о своих дочерях, Марко – о Мирайдзин, держался неплохо. Да, неплохо – кроме той пары секунд, когда плотина, казалось, прорвалась окончательно. К счастью, Джакомо удалось взять себя в руки.

– Простите, – сокрушённо бормочет он и, стиснув кисти рук коленями, опять обращается в слух, как будто ничего не произошло. В конце концов, это было даже несколько забавно.

– Я как раз хотел сказать, что силком вас сюда никто не тянул. Конечно, я был очень рад всех увидеть, с каждым поговорить. Кроме Вас, доктор Каррадори: с Вами я пообщаться не успел из-за пробки, которая Вас задержала. Но, в общем, если у кого-то возникнет желание уйти в дом, или на пляж, или куда там ему заблагорассудится, мне хотелось бы, чтобы он это сделал и не чувствовал себя обязанным торчать здесь со мной, – он делает паузу и оглядывает собравшихся.

Джакомо стиснул зубы. Мирайдзин прижалась к Оскару, мускулистая загорелая рука которого обнимает её за плечи. Луиза печальна, но тверда. Марина на секунду встречается с ним взглядом, потом опускает глаза и качает головой.

– Я не... наверное, мне... я лучше в дом пойду, – она вскидывает подбородок, смущённо улыбается и уходит. Вот уж кого время не пощадило – время и лекарства. Раненая антилопа. Правда, в последние несколько лет ей, заботами Мирайдзин, гораздо лучше, даже нашла в себе силы уехать из клиники и живёт теперь одна. Марко смотрит ей вслед, пока Марину не скрывает кухонная дверь, потом переводит взгляд на Грету, сестру Адели:

– А ты?