Колибри (СИ)

- Однажды на уроке литературы нам дали задание написать письмо на фронт, поддержать молодых солдат, о которых думают и на которых надеются в тылу. На доске было написано, как должно выглядеть начало: "Здравствуй, незнакомый фронтовой друг! Несколько слов о себе..." В общем, учительница продиктовала нам всё от начала до конца и только подписи мы поставили разные, причём и мальчики и девочки писали почти одно и то же... Я тогда в классе писала вместе со всеми, но ночью в постели я сочинила совсем другое письмо. Письмо для тебя. Это было два года назад... Я стала писать тебе каждую ночь, накрывшись одеялом. Наивно звучит, но это были минуты счастья... Даже рифмы складывались. Знаешь ли ты, что такое не спать Ночью под вой ветра, Знаешь ли ты, что такое молчать, Когда все слова об этом... Антон, я не буду тебе врать, что не замечаю твоих шрамов. К такому нельзя быстро привыкнуть... Но когда ты держал мою руку, я была самой счастливой идиоткой на свете. Знаешь, чего мне сейчас хочется больше всего? Просто быть рядом и чувствовать тебя... Может, тебе этого мало, а мне в самый раз. Не обижайся! Дай мне немного времени, не торопи меня, пожалуйста.

Я почувствовала, как его рука легла рядом с моим лбом, слегка задев волосы. В комнате стало совсем темно.

Темнота была почти полная, только вытянутый тёмно-фиолетовый прямоугольник окна угадывался сбоку. И опять было очень тихо.

- В такой темноте мне всегда кажется, что время остановилось...

- Значит, для меня оно остановилось навсегда.

- Может, это совсем не плохо? Возьмёшь меня в своё время?

Вместо ответа он потянулся за сигаретами, щёлкнул зажигалкой, нарушив и тишину и тьму. Диван был узковат для двоих, он лежал на спине, а я на боку, прижавшись лицом туда, где плечо и шея образуют изгиб. Я смотрела одним глазом на красный кончик сигареты, который, описав в воздухе плавную дугу, приблизился к лицу Антона. Он затянулся и спросил:

- Тебе приходится работать, отца убили?

- Пропал без вести.

Антон выдохнул дымную стройку.

- Хорошо звучит - пропасть без вести... Без вести, без следа, без звука. Просто исчезнуть, раствориться , не быть... Если бы можно было распасться на атомы одним усилием воли... Тебе никогда такого не хотелось?

Я пожала плечами. Антон не унимался.

- Это хороший способ умереть. Сначала пропасть без вести, близкие рано или поздно привыкнут , и сообщение о смерти уже не будет шоком...

Неужели он этим и занимается тут целыми днями? Думает о разных способах ухода из жизни, расхаживая по отцовскому кабинету, наполненному самыми удивительными вещами, которые мне приходилось видеть.

- Ну что скажешь, маленькая волонтёрша? Что ты об этом думаешь?

- Я надеюсь, что папа жив.

- Он может быть, а вот я ...

- Судя по тому, как мы провели последние полчаса...

- А ты не такая уж скромница, юная фея!

Я прижалась к нему теснее. Как же меня дурманил его запах! Вкус его кожи... И даже то, что отдавало пуншем, мне нравилось.

- Поцелуй меня...

Он поцеловал меня в висок. Я стала перебирать его пальцы. На тыльной стороне ладони тоже прощупывались крестообразные шрамы.

- Не больно?

- Теперь уже нет. - Он затянулся в последний раз и стал шарить под диваном в поисках пепельницы. До этого он преспокойно стряхивал пепел на пол.

- Мне уже надо идти, - сказала я , не двигаясь с места. Его пальцы сжались.

- Я знаю.

И после паузы, без всякой связи с предыдущим он выпалил:

- Я очень тяжёлый человек. Жить со мной нельзя.

- Хорошо. Я не буду с тобой жить, я буду к тебе только приходить.

- Для чего тебе это, Эля?

***

Подаренная мне медная проволочная брошка лежала в кухонном шкафу, в далёком углу за мешками крупы и соли. Я вспоминала о ней каждый раз, когда Пинцер появлялся на пороге. Произошла странная вещь. Чем больше я старалась не обращать на него внимания и не думать о нём, тем труднее мне это удавалось. Я чувствовала его спиной, я ощущала, как он ловит мой взгляд, даже не боковым зрением, а кожей затылка. Но я твёрдо решила: ничего не может и не должно быть. Ничего не может быть с этим мальчиком, чьего языка я не понимаю, с этим пленным, заброшенным сюда войной. Только вот вопрос, что же это - верность первой любви или подлая женская трезвость.

Между тем на лесопилке всё шло своим чередом. Я привыкла к работе, познакомилась со служащими, и даже кое-кого из пленных запомнила по имени. Но чаще всего я стала думать о Йонтасе, который так чудесно мне помог. Сложная рана заживала бы никак не меньше недели, а благодаря ему всё прошло за два дня. Может, он и для Антона мог бы что-то сделать?

В ту субботу мне удалось уйти чуть раньше, и я решила прямо с работы пойти к Антону.

Он сам открыл дверь, и его лицо мне сразу не понравилось. Когда я захотела прижаться к нему, он отступил назад.

- Нужно поговорить, - произнёс он, остановившись у дверей кухни. И тут же выпалил: - ты должна уехать!

Я молчала, не понимая, что происходит. Он дошёл до кухонного стола и повторил, проводя ладонью по краю столешницы:

- Ты должна уехать, иначе это никогда не кончится.

- Что не кончится? - прошептала я.