Колючий мед

– Хорошо. Тогда позвоните мне, пожалуйста, когда выберете поезд. Или эсэмэс напишите.

– У меня нет мобильного телефона – наверное, я один такой в Швеции, но я считаю, что мобильные телефоны отнимают слишком много времени. Я больше предпочитаю сидеть и мечтать, но каким-нибудь образом я все-таки сообщу вам, когда меня ждать.

– Очень хорошо, договорились, – отвечаю я. – Как это все увлекательно.

Последняя реплика описывает ситуацию весьма скромно.

1955

Она двигается тихо, как мышка. Лестница, словно в сговоре с беглянкой, ни разу не скрипнула. Вот она приотворяет дверь на кухню. Слева, по другую сторону от большой кладовой, расположен выход на задний двор. Выйдя туда, ей не придется проходить мимо парадного входа по пути на станцию. Останется совсем немного пройти вперед, под горку, и ее уже не будет видно из пансионата. Рядом с мойкой Вероника замечает квашню, округлившуюся под полотенцем. Крадучись, она делает несколько шагов по каменному полу.

– Я ждала тебя.

Голос повергает Веронику в шок.

Это Сигне. Она сидит в темноте, сложив на животе руки в замок, у маленького складного столика за дверью в кладовую. Перед ней – пустая чашка, к которой прислонен открытый конверт. Тот самый – Вероника не заклеила его, оставив в холле на письменном столе.

– Присядь, – голос Сигне звучит непривычно глухо.

Вероника косится на дверь.

– Дверь заперта, все равно никуда не уйдешь.

Сигне показывает ей шнурок на своей шее с болтающимся у воротника ключом.

– Тебе о многом нужно узнать, прежде чем сбежишь и наделаешь массу глупостей. Вижу: ты хорошо все рассчитала, но у меня были свои подозрения.

Сигне качает головой.

– За километр видно, что ты по уши влюбилась в молодого человека, но я позволяла тебе предаваться этому чувству. Позволяла вам обоим.

Сигне кладет руки на стол. Вероника сидит в растерянности, не шелохнувшись, не зная, что предпринять.

– Я решилась, так что лучше отдай мне ключ от двери, – говорит она в конце концов. – Иначе я уйду через главный вход. Ты не остановишь меня, уже поздно.

Вероника сама удивляется своему голосу. Он прозвучал сильно и уверенно, будто из неизвестных закоулков ее души. Но на Сигне не произвел ни малейшего впечатления.

– Ты всегда находилась под защитой своей матери, и это – твоя благодарность, насколько я понимаю? – Двумя пальцами взяв конверт за уголок, Сигне кладет его на стол и ставит сверху чашку. – Думаешь, я не знаю, что такое влюбиться? Прекрасно знаю. В молодости кажется, будто все понятно, а ведь мы не видим дальше собственного носа. Но я никогда не думала. – Сигне резко качает головой и последние слова намеренно произносит так тихо, что не разобрать.

– Мне семнадцать лет, разве я не могу сама решать, как мне жить? – Вероника судорожно сжимает ручку своей сумки, но голос звучит спокойно.

– Ты несовершеннолетняя, но это не так важно. Я хотела поговорить с тобой о другом. Сиди!

Глаза Сигне сверкают в полумраке. Вероника нерешительно садится обратно, немного отодвинув стул в сторону.

На улице еще не настолько светло, чтобы вещи в комнате обрели свои настоящие цвета. Тени предметов едва проступают в рассветных сумерках. Вот железная плита, а вот – мойка из нержавейки. Кастрюли – каждая на своем крюке. Сидящая на стуле Сигне. Все кажется призрачно-бледным.

– Когда твоя мать стала заведовать пансионатом, я не могла поверить в то, что она справится. Далеко не каждый в состоянии в одиночку управлять таким заведением, поверь мне. А твоя мать была новоиспеченной вдовой, да еще с маленькой девочкой на руках. С тобой. Я думала, она больше двух сезонов не продержится.

Сигне умолкла, будто обдумывая, как ей продолжить.

– Тебе ведь известно, что я давно вас знаю? С тех пор, когда еще был жив твой отец. Мы с твоей матерью родом из одного квартала в Мальмё.

Вероника удивленно качает головой.

– Не думаю, что помнишь, потому что ты была совсем мала тогда, но даже представить себе не можешь, как отчаянно боролась твоя мать после того несчастного случая на верфи, чтобы оставить за вами квартиру. В конце концов они ей выплатили небольшую компенсацию – мать, конечно, могла претендовать на большее, если бы выдержала паузу и обратилась к адвокату, но покорно приняла то, что ей предложили. А потом подвернулась аренда этого заведения. Она ко мне к первой пришла и спросила, не хочу ли я присоединиться и помочь. Я жила одна, а что я из себя представляю как повар, мать знала по отелю «Савой». Она там иногда подрабатывала.

Сигне начинает чуть заметно раскачиваться на стуле.

Вероника делает попытку подняться с места:

– Я ничего не могу поделать с тем, что случилось, у меня – своя жизнь, и никто не заставит меня остаться.

Кажется, Сигне ее не слышит.

– Твоя мать всегда мне нравилась не только своей сообразительностью и трудолюбием. Нет, она вдобавок ко всему умеет слушать. С ней можно поговорить на серьезные темы. – Сигне медленно кивает.

– Какое это имеет отношение ко мне?

– Хорошо еще, что верфь хотя бы что-то выплатила за твоего отца. Потому что на самом деле никакого несчастного случая не было.