Колючий мед

Солнечный свет просачивается сквозь щель между штор с французскими лилиями и светит мне в лицо. Из коридора доносится аромат кофе. Вытащив себя из постели, подхожу к окну и смотрю на термометр. Двадцать восемь градусов, а ведь еще и девяти нет. Прохожу мимо зеркала, не взглянув в него, и достаю чистое платье из дорожной сумки. Привычка, проснувшись, первым делом надеть платье развилась у меня с тех пор, когда я жила с Эриком, и отказываться от нее я не намерена. Потом, убрав волосы в конский хвост, беру записную книжку и мобильный, выхожу и запираю за собой дверь.

* * *

Она одета так же, как и вчера: блузка без рукавов и кардиган, только сегодня они светло-желтого цвета. Может быть, у нее весь гардероб забит такими топами и кофтами, чтобы всегда были под рукой. По комплекту одного тона на каждый день. Сиреневый. Бирюзовый. Белый. Канареечно-желтый. Эта мысль удивительным образом успокаивает. Когда все остальное пошло к чертям, опору дают заведенные рутины.

– Вы – новый соцработник? – Скептически прищуриваясь, Вероника смотрит на меня.

– Что? Нет, я журналистка, которая была у вас вчера. Эбба Линдквист.

– Да, теперь вижу. Просто здесь, в прихожей, темновато. А очки я на столе оставила. Заходите! – Она нетерпеливо машет мне.

– Я захватила с собой печенье, – протягиваю пакет из кондитерской, в которую зашла по пути.

– Не надо было. Но все равно – спасибо, – взяв пакет и опираясь на маленькие красные ходунки, она проходит вперед меня в большую комнату.

– Присаживайтесь. – Вероника кивает головой в сторону полукруглого стола. Журнал открыт на странице с кроссвордом: «Головоломки Эйнштейна». Нет, это не моих рук дело. Я умею составлять только кроссворды средней степени сложности. По-настоящему сложные кроссворды отдают на откуп самым опытным специалистам – часто чудакам, которые сидят где-нибудь в сельской глуши и лепят свои шедевры, скрываясь под странными псевдонимами.

– Вы чувствуете себя пободрее сегодня? – спрашиваю я, усаживаясь на стул.

– Не то чтобы очень, но если притвориться, что хорошо спала, то на самом деле чувствуешь себя немного лучше. Нет большей мощи, чем сила мысли.

– «Нет большей мощи, чем сила мысли» – похоже на заголовки моих старых публикаций. Но при условии, конечно, что ты можешь сосредоточиться на одной мысли дольше трех секунд. А еще важно, чтобы мысли были достаточно конструктивными.

– Будете бузинный напиток? Я только что развела сироп.

– Спасибо, не откажусь, – отвечаю я.

– Будет чем запить печенье. – С этими словами Вероника выходит на кухню и начинает греметь стаканами.

Солнце греет мне спину сквозь занавески. Что-то гудит в нагревательном элементе. Не хотела бы я так жить. Все эти комнаты без порогов и широкие дверные проемы слишком уж напоминают социальное учреждение. И в то же время обстановка комнаты каким-то образом помогает мне расслабиться. Может быть, как раз благодаря тому, что она очень далека от вариантов, на которые я согласилась бы по собственной воле. В ситуации, когда все, что от тебя требуется, – это просто жить, есть что-то раскрепощающее. Расправляю плечи и, расслабившись, откидываюсь на спинку стула.

– Вам помочь? – кричу я.

– Нет, спасибо, я качу поднос на тележке. Все нормально.

Вероника заходит в комнату. Спереди на ходунках стоит поднос с двумя стаканами и блюдечком печенья.

– Удобная тележка, – замечаю я.

– Да, она очень практична. И управлять легко. Я называю ее сервировочным столиком на колесах. Звучит лучше, чем ходунки.

Я помогаю Веронике накрыть на стол. Ее движения тщательно выверены, никакой суеты. В них сквозит какая-то элегантность, несмотря на то что правая рука не всегда успевает за левой. Некоторые люди обладают способностью придавать значимость каждому своему движению. Я обычно выполняю повседневные обязанности торопливо, считая их техническим промежутком между эпизодами настоящей жизни, какой бы она ни была.

– Так на чем мы остановились? – Вероника усаживается напротив меня и проводит ладонью по волосам.

– Мы говорили о вас и Уно, – напоминаю я, открывая чистую страницу блокнота. – О длительном браке.

Сегодня мне надо вытащить из нее пару хороших цитат, чтобы закончить статью. Но подспудно у меня зреют мысли о другом – о возлюбленном, с которым она сбежала. «Лишь ту любовь считаем настоящей, что утратили». Где я это слышала? Это строчка из песни? Или цитата из книги? Не знаю. За последний год стихотворные строфы часто всплывали в моей голове таким же странным образом – словно древние пословицы.

Вероника откусывает кусочек шоколадного печенья:

– Вкусное печенье. Откуда?

– Купила в кондитерской на Чёпмансгатан, – отвечаю я.

– Сигне – повар из нашего пансионата – тоже такие пекла. Но она в свои всегда добавляла чуточку соли. Чтобы оттенить сладость. – Она облизывает крошки с уголка рта. – Я сама никогда особо не увлекалась выпечкой, слишком все это трудоемко. С тех пор, как умер Уно, я ни разу ничего не пекла.

– Вам очень не хватает его?

Вероника качает головой.