Колючий мед

Иду в кухню. Она совсем маленькая, но оформлена со вкусом. На стенах – белые шкафчики, на полу – черный пластиковый коврик. На подоконнике стоят керамические чашки ручной работы. На стене висит обрамленная багетом репродукция картины Матисса, на которой изображена клетка с птицей и открытое окно вдалеке. Вероника приготовила кофе в небольшом старинном кофейнике с фарфоровым держателем для фильтров марки Мelitta. Кофе еще не успел остыть.

Внезапно возникает какое-то благостное ощущение. Мне приятно здесь находиться.

– Можешь и мне немного плеснуть, – кричит Вероника.

Налив две чашки кофе, возвращаюсь и снова усаживаюсь. Сквозь стены квартиры Харальда доносится звук циклевальной машины. Через открытую балконную дверь слышен хруст гравия.

– Расскажите поподробнее о вашем пансионате, – прошу я Веронику, размешивая кофе. – Как он выглядел?

– В мои времена различали Ма́лен и Бостад. Ма́лен, где находилось наше заведение, был рассчитан на отдыхающих попроще, из народа. Земли близлежащего местечка Люкан считались ничейными и практически нетронутыми. Это были пастбища, и называлось место на самом деле Бетеслюкан – выпасные угодья. Там находилась танцплощадка, на которой я встретила Уно. Танцплощадкой управляла забавная пара. Весь ассортимент буфета хозяйка пекла дома, и каждую субботу они выезжали на мотоцикле на танцплощадку. Она сидела на заднем сиденье, укутавшись в платок, в обнимку с коробками с печеньем, и кричала мужу, чтобы ехал тише, а то печенье раскрошится от тряски – вот умора!

Вероника смеется, я ей вторю. Я так давно не смеялась, что мой смех звучит немного странно – он смахивает, скорее, на кашель.

– Они содержали еще крытую танцплощадку под названием Сёдерхавет. Туда народ приезжал целыми автобусами. Внутри на стенах были нарисованы танцовщицы в соломенных юбках, а дорожки снаружи посыпаны белым гравием – вы даже представить себе не можете, как это эффектно. Конечно, иногда случались крупные пьяные драки. Хозяева держали загон для кроликов, и иногда им приходилось закрывать там пьяниц, пока не протрезвеют.

С этими словами Вероника откусывает венскую булочку.

– А с Бу вы тоже там танцевали? – спрашиваю я.

Она медленно вынимает пару очков для чтения из нагрудного кармана и начинает протирать их скатертью.

– Однажды. Он хорошо танцевал медленные танцы. Мужчины, которые умеют танцевать, опасны.

– И сколько он прожил у вас в пансионате? – интересуюсь я.

– Чуть меньше месяца, хотя мне казалось, что дольше. Время не всегда можно измерить днями и неделями. – Вероника прикрывает глаза. На тонкой шее, из-под мягкого контура стрижки виден пушок. – Комната, в которой он жил, стоит у меня перед глазами. Стены полностью, до самого потолка, покрыты светло-зелеными обоями. Прямо напротив двери стоял комод с зеркалом, а справа – узкая раскладушка. Матрас был безнадежен.

Открыв глаза, она смотрит на меня. Щеки покрылись легким румянцем.

– Я мало что знала в юности. И не осмеливалась ничего предпринять. Делала лишь то, что от меня ожидали, так всю жизнь потом и происходило.

– Но вы ведь сбежали из дома, это явно больше, чем можно ожидать?

Вероника молчит в ответ.

– В этом году пчелы агрессивнее, чем обычно?

Ее взгляд беспокойно блуждает по комнате и устремляется к балконной двери.

– Не вижу никаких пчел, – говорю я.

– Но вы же их слышите? Мне кажется, они живут в стенах. Здесь есть отверстия, в которые они могут заползать. Их нужно бы заткнуть.

– Я думаю, это жужжит циклевальная машина. В соседней комнате циклюют пол.

– Я так не думаю. Пожалуйста, закройте дверь на балкон.

Я неуверенно встаю и закрываю балконную дверь. Садясь обратно, замечаю, что между бровями у Вероники появилась беспокойная морщинка.

– Сегодня ночью мне приснилось, будто он стоит за дверью. Проснувшись, я почувствовала полную уверенность, что это он, настолько сон казался реальным. Я даже позвала его. Почему все это всплывает в памяти именно сейчас? Что это означает? Чем старше я становлюсь, тем чаще меня посещает ощущение, что в мире не бывает ничего случайного и все имеет свой смысл. Возможно, в текущий момент вы этого и не осознаете, но спустя некоторое время взаимосвязи все равно станут очевидны.

Она смотрит на меня.

– Вы знаете, почему вы здесь?

– Из-за интервью? – высказываю я предположение низким голосом.

– Ах, интервью? Я практически успела о нем забыть.

Вероника подается корпусом вперед:

– Человек не может исчезнуть, пока он живет в нашем сознании. Разве не так?

Рука Вероники дрожит на столе. Обручальное кольцо на ее безымянном пальце болтается, словно метка на птичьей ножке. С трудом сглотнув, отвечаю:

– Да, конечно, это так.

* * *