Колючий мед

Остолбенеть. Смысл этого выражения внезапно стал для меня совершенно ясен. Наверное, именно так ощущается подобное состояние. Утратить способность двигаться и подчинять тело своей воле, но в то же время мучительно обостренно чувствовать. Так переживают глубокий испуг. Младенец еще не родился. Последняя фотография с зеленым смузи датирована позавчерашним числом и подписана: Pampering[21]. Откуда этот английский? Она шведка, и, судя по списку друзей, контактов с иностранцами у нее немного. Под фотографией – длинная тирада из хэштэгов: #inlove #Friday #lovelife #preggie #зож #smoothie[22].

Одна фотография трехмесячной давности представляет собой ультразвуковой снимок плода. Я не увеличиваю его. Просто такое не выдержу. Мне безумно стыдно из-за того, что я умышленно причиняю себе боль таким образом. Возникающие в моем сознании мысли, которые согласно инструкциям Йуара я должна не осуждать, а отпускать, словно бумажные кораблики в бурный поток, не назовешь ни великодушными, ни поучительными. Я надеюсь, что младенец родится страшненьким. Бесформенным, уродливым и глупым комочком, орущим все ночи напролет так, чтобы Эрик раскаялся в своем выборе. Или еще лучше: я представляю себе, как манерная лесная ведьма запутается в своих космах, широкой, развевающейся на ветру одежде и нитке хрустального ожерелья, да и размозжит себе голову об пень. Бросив мобильный на кровать, иду в ванную и включаю ледяной душ. Раздеваюсь и, закрыв глаза, заставляю себя встать под редкие вялые струйки воды.

* * *

Он хотел вывести меня на лесную прогулку. Я лес недолюбливала. Всегда считала, что там легко заблудиться и наткнуться на эксгибициониста. А Эрик, напротив, испытывал в лесу ощущение свободы. Это одна из причин, почему ему нравилось жить в лесистом Норрланде. Эрик знал, что в случае необходимости справится в одиночку в условиях дикой природы, и поэтому чувствовал себя в безопасности. Он умел обращаться с ножом и разводить костер. Помнил названия растений и ягод, отличал съедобные от ядовитых. Был в курсе, от каких грибов можно словить кайф, а от каких – отправиться на тот свет. И рыбу мог из пистолета подстрелить.

Мы поехали в заповедный лес, где деревья стареют и отмирают в естественных условиях. Стоял один из первых теплых весенних дней. Мы взяли с собой палатку, спальники и примус. Растворимый кофе и зубочистки. Вино и травку. Я помню звук своих шагов, как кроссовки ступали по тропинкам и под подошвами хрустела ломкая прошлогодняя хвоя. Как свет сквозил из-за верхушек высоченных деревьев, под сенью которых я казалась себе маленькой.

Эрик с детства был одержим огнем, и не только им: ему нравилось все, что могло бабахнуть. В юности он с другом составлял взрывчатку из известного набора веществ, которые удавалось стащить для этой цели в школьном кабинете химии, и потом они взрывали лед на озере. Добивались, чтобы все вздымалось, словно магма, со звуком, пробиравшим до корней зубов.

Мы нашли небольшое озерцо, и Эрик поставил в прогалине палатку, методично разобравшись с перекладинами, колышками и тросами. Потом мы вместе собрали камни и выложили их кругом для кострища.

Пока Эрик разводил огонь, я сидела у него за спиной и наблюдала, как он вскармливал крошечное пламя кусочками трута, корой и дровами. Я смотрела, как под рубашкой у него напрягаются мускулы. Я думала, что буду счастлива весь остаток жизни, если мне только удастся погладить эту спину. Я не стану просить судьбу об удаче, деньгах или даже здоровье на сто лет вперед. Если мне только позволят быть рядом с этой спиной, я больше никогда ни о чем не попрошу судьбу. Только об этом и еще о том, чтобы ничто не угрожало счастью моего ребенка.

В какой-то момент мне понадобилось отлучиться. Я ускользнула в глубь леса. Во все стороны простирались толстые подушки мха и стволы деревьев. Атмосфера царила торжественная. В тишине раздавалась песня одинокой птицы. Будучи слегка под кайфом, я подумала, что всегда стоит писать в лесу – совершенно ясно: так и задумано природой, прямо в землю. Я долго сидела и наслаждалась. Небо было ясным. Воздух – теплым. Я начала прогуливаться, подобрала шишку, пощупала неровности на стволах. Спустя некоторое время до меня донеслись крики Эрика из нашего лагеря:

– Эбба! Эбба! Где ты?

Я промолчала. Решила: пусть покричит. Мне очень хотелось вновь и вновь слышать, как его голос выкрикивает мое имя.

Сейчас он, наверное, сидит где-нибудь в тесном роддоме в Стокгольме и держит за руку обвенчанную с ним Циркачку. А может, они лежат на траве в парке, тесно прижавшись друг к другу. Или покупают детскую коляску, бессмысленно дорогую, с комплектом зимней резины, чтобы показать, что станут ответственными родителями. Детскую кроватку. Погремушку. Отбеленные пеленки. Так далеко от шелестящих лесных хором. Так далеко от меня.