Колючка и стихоплёт

Малика села рядом и тут же отвернулась, Кириллу на мгновенье показалось, что ответ её обидел, но когда она снова повернулась, выглядела, как обычно, весёлой и лукавой.

Она придвинулась ближе и заговорщически прошептала:

— Хочешь, свою покажу?

Кирилл тяжело сглотнул. Малика сидела совсем близко в купальнике, открывающем девяносто процентов кожи, и татуировка нигде не выглядывала.

— Покажи.

Малика звонко рассмеялась, скрутила кукиш.

— Фиг тебе. Это же тайная татушка. Ты постоянно расхаживаешь без футболки. Мог бы свою спрятать получше. Когда я твою надпись увижу, было просто вопросом времени.

Дима приподнялся над поверхностью воды и помахал рукой.

— Малика, пойдём плавать!

Кирилл болезненно скривился.

— Кирюха, сколько можно мучить парня?

Сорвав колосок, Малика засунула его в рот и сдвинула сладковатый стебель в угол губ.

— Безответная любовь — это так унизительно, — задумчиво пробормотала она.

— Почему унизительно? Больно, мучительно, тяжело, но не унизительно.

Малика выплюнула колосок, скосила взгляд и уверенно заключила:

— Унизительно.

Кирилл вздрогнул, уловив в её словах мрачный приговор и перевёл тему.

— Когда арбуз будем есть? Зря я его сюда, что ли, пёр?

Мышкин уже несколько раз звал Малику, но она не видела его и не слышала. Он почувствовал, что она снова ускользает и поспешно выбрался на берег как раз к поеданию арбуза. За неимением ножа Кирилл расколол его о камень и отдал большую часть Малике, меньшую разделил между собой и Димой.

Смакуя красную сочную мякоть, Кирилл затаенно рассматривал Малику, останавливая взгляд на глазах, на губах, на округлых коленках в синяках и ссадинах. Она оторвалась от арбузного обломка, поймав его взгляд, неожиданно смутилась, но почти сразу ухмыльнулась и показала язык.

Мышкин целый день перехватывал взгляды Кирилла в сторону Малики, она настойчиво их не замечала, но стоило тому отвернуться, как сама смотрела на него немигающе, пристально, будто пытаясь проникнуть под кожу.

Вечером Дима нехотя распрощался с гостеприимным двором Антонины Сергеевны, подозревая, что это последнее лето его безответной первой любви. Малика никогда не его обнадёживала, но и не отталкивала, несколько лет юности он потратил на бессмысленные мечты. Печаль оказалась на удивление светлой, будто он отпускал Малику туда, где о ней смогут позаботиться, пусть это будет и не он.

Следующим утром, едва проснувшись, Малика вышла на веранду. Из застеклённых до пола окон встающее солнце не просматривалось, но переливающееся красными бликами небо предстало во всей красе. Понаблюдав за рождением нового дня, Малика осторожно перевела взгляд на Кирилла, опасаясь, что кто-то случайно может обнаружить её вовсе не дружеский интерес.

Он спал, как обычно, раскинувшись звездой, грудь слегка вздымалась и опадала в такт дыханию, заставляя «колючее» слово шевелиться вслед за грудной клеткой. Малика приблизилась к матрасу, замерла, разглядывая спящее умиротворённое лицо Кирилла: скула пестрела свежей царапиной, в уголках губ притаилась улыбка. Видимо, ему снился хороший сон.

Придвинувшись ещё на шаг, она наступила на ворох листков рядом с матрасом. В ранний час шуршание бумаги прозвучало на удивление громко. Опустившись на колени, Малика подняла несколько исписанных обрывков, пробежалась глазами: разрозненные мысли, объединённые тоской, страстью и именем Марина никак не складывались в четверостишия. Только на одном листке, смятом и расправленном не единожды, обнаружилось полноценное стихотворение. Малика положила лист на бедро и провела ладонью, расправляя складки, частично скрывшие буквы.

Из часов сложу я сутки,

Скрою чувства в те́ни.

Одиночество не шутка,

Можешь мне поверить.

Грусть помножилась стократно,

Холодок по коже.

Не рискну и деликатно

Тишину тревожить.

Звёзды распахнули пасти,

Темноту едят.

Попросил я у них счастья —

Дали мне тебя[1].

— Доброе утро, Кирюха.

Услышав хриплый после сна голос Кирилла, она вздрогнула и оцепенела. Он перевернулся на живот, упёр подбородок в скрещенные руки.

— Доброе утро, говорю, — повторил он, заглядывая в глаза растерянной Малике.

— Ты кого больше любил: Марину или Наташу? — неожиданно спросила она, пряча исписанный листок за спиной.

— Если судить по количеству стихов, то Наташу, — ухмыльнулся Кирилл.

Малика покачала головой.

— А может, всё-таки Марину? Ей посвятил меньше стихов, но они глубже.

— Может, я просто писать лучше стал? — предположил он и потянулся, лениво и грациозно, словно кот.

Малика щёлкнула его по носу и начальственно предупредила:

— Не вздумай при мне вставать. У меня психика нежная и память хорошая.

Кирилл засмущался, мгновенно с головой погрузившись в воспоминания о грозе, сердце исступлённо ускорилось, разгоняя жгучую кровь по телу. Он посмотрел в глаза Малике, выдержал её прямой, смешливый взгляд и совершенно серьёзно произнёс:

— Спасибо, что ты выбрала меня.