Колокола (пер.Врангель)

— Торжественно общалъ! — возразилъ онъ съ идіотскимъ смхомъ и тупымъ взглядомъ, — торжественно общалъ! Конечно, торжественно общалъ! Но что же мн длать, Маргарита? — посл довольно продолжительнаго молчанія, какъ будто вдругъ проснувшись, проговорилъ онъ, съ внезапно охватившимъ его оживленіемъ. — Какъ поступить мн? У меня силъ больше не хватаетъ. Она опять приходила ко мн.

— Опять! — воскликнула Мэгъ. — Она такъ много думаетъ обо мн! Она опять приходила?

— Разъ двадцать, — сказалъ Ричардъ. — Она просто преслдуетъ меня, Маргарита. Она ходитъ за мной по улицамъ, и все суетъ мн въ руки вотъ это. Я слышу ея шаги, когда работаю (положимъ это случается не часто) и не успваю повернуть головы, какъ въ ушахъ моихъ раздается ея шепотъ: «Ричардъ, не оборачивайтесь; ради всего святого, передайте ей это». Она мн приноситъ его на домъ, присылаетъ въ письмахъ. Приноситъ ко мн на домъ; кладетъ на порогъ двери. Что могу я подлать? Взгляни на это!

И съ этими словами онъ показалъ Мэгъ небольшой кошелекъ, который онъ держалъ въ рукахъ, позвякивая лежащими въ немъ монетами.

— Спрячь его! — сказала Мэгъ, — спрячь его! Когда опять увидишь ее, Ричардъ, скажи ей, что я люблю ее всею душою; что никогда не засыпаю, не благословивъ ее мысленно, не помолясь за нее. Что во время моей долгой одинокой работы, я всегда думаю о ней, что и днемъ и ночью я не разлучена съ ней. Что, если завтра придетъ моя смерть, — послднею моею мыслью будетъ она. Но, что я не могу видть этихъ денегъ!

Онъ медленно отвелъ свою руку съ зажатымъ въ ней кошелькомъ и проговорилъ съ серьезностью пьяницы:

— Я говорилъ ей все это, не разъ говорилъ, и такъ ясно, какъ только возможно. Сколько разъ я относилъ этотъ кошелекъ обратно и оставлялъ его тамъ. Но когда она вь послдній разъ пришла ко мн и стояла передо мною, лицомъ къ лицу, то что могъ я сдлать?

— Ты видлъ ее? — воскликнула Мэгъ. — Ты ее видлъ! О! Лиліанъ, моя дорогая дочь! Лиліанъ! Лиліанъ!

— Я ее видлъ, — продолжалъ Ричардъ, не отвчая прямо на вопросъ Мэгъ, а преслдуя теченіе собственныхъ мыслей. — Она стояла передо мною, вся дрожащая. — «Какъ выглядитъ она, Ричардъ?» «Говоритъ-ли она когда нибудь обо мн?» «Похудла-ли сна?» «Кто сидитъ за столомъ, на моемъ мст?» «Не сожгла ли она пяльцы, на которыхъ когда-то обучала меня работать, Ричардъ?» — Вотъ что она говорила мн тогда, стоя передо мною, — повторилъ Ричардъ.

Мэгъ подавила рыданія, съ глазами, полными слезъ, склонилась она къ нему, боясь проронить слово.

Съ руками, опущенными на колни, нагнувшись впередъ и смотри на полъ, какъ будто на немъ было неясно написано все то, что онъ говорилъ, Ричардъ продолжалъ свой разсказъ:

— Она говоритъ:- «Ричардъ, я очень низко пала, и теб легко понять, какъ я страдала, когда мн возвращали этотъ кошелекъ обратно, посл того, какъ я сама ршилась принести его къ теб. Но ты ее любилъ, когда-то, даже нжно, если я не ошибаюсь. Васъ всячески старались разъединить; опасенія, ревность, сомннія, оскорбленное самолюбіе отдалили тебя отъ нее; но ты все таки продолжалъ любить ее, если память мн не измняетъ». И это правда, — прервалъ онъ самъ себя, — это такъ было всегда! — «О, Ричардъ, если ты ее когда-нибудь любилъ, если ты сохранилъ воспоминаніе о томъ, что было, и потеряно теперь навсегда, то отнеси это еще разъ къ ней! Попробуй еще одинъ разъ! Скажи ей, какъ я просила тебя и умоляла! Скажи ей, какъ искренно прижималась я къ твоему плечу, гд должна бы была находиться ея голова, еслибы она стала твоею женою; скажи ей, какъ я унижалась передъ тобою, Ричардъ. Скажи ей, что ты смотрлъ мн въ лицо и что вся красота его, которой она когда-то такъ любовалась, безслдно исчезла и что ее замнили похудвшія, поблекшія, блдныя щеки, видъ которыхъ заставилъ бы ее рыдать. Передай ей все это и попробуй еще разъ отдать ей этотъ кошелекъ. Сердце ея не ршится вновь вернуть мн его!»

Онъ сидлъ, какъ въ бреду повторяя послднія слова; вдругъ онъ встрепенулся и всталъ, сказавъ:

— Ты все-таки не возьмешь его, Маргарита?

Она встряхнула головою, моля его оставить ее.

— Доброй ночи, Маргарита.

— Доброй ночи.

Ричардъ оглянулся, чтобы еще разъ взглянуть на нее, пораженный ея отчаяніемъ, а, быть можетъ, и охваченный жалостью къ самому себ, звучавшей въ ея голос. Это было быстрое, мимолетное движеніе и на секунду все его существо озарилось свтомъ его юности! Черезъ мгновеніе онъ уходилъ такимъ же, какимъ пришелъ. Этотъ кратковременный проблескъ, это слабое отраженіе навсегда угасшаго пламени, казалось, не могло боле поднять его съ той глубины, въ которую онъ погрузился.