Колымский котлован. Из записок гидростроителя

В тот вечер у нас состоялось собрание. Разговор шел о том, как лучше подготовиться к перекрытию реки. На этом же собрании водители приняли решение отработать один день в помощь борющемуся Вьетнаму. Я внос предложение передать в помощь Вьетнаму наш заработок за сверхурочные часы. У меня их около двухсот, да и у других не меньше. А служащим и ИТР можно бы было перечислить премиальные.

После собрания Ромашкин похлопал меня по плечу. Многие аплодировали. Правда, кое-кто без особого энтузиазма.

— Молодец, — говорит Ромашкин. — Приятно работать с ответственным человеком. Дело к тебе есть. Был у меня тут один и разбил, понимаешь, подлец, такую машину — бортовой КрАЗ, до сих пор душа болит. Она сейчас нужна во как. — Тут он чиркнул себя по горлу ладонью. — А восстановить некому, некому доверить, понимаешь? Не возьметесь, Василий Андреевич, а? Выручите, голубчик!

По правде сказать, желания я не испытывал, но выручить согласился. Веришь, Антон, почти месяц не вылезал из-под машины, последнюю неделю подкрашивал, подмазывал, утеплял. На дворе уже вовсю летали белые мухи. А Ромашкин еще и выговорил: «Долго возитесь. Не на курорт приехали. Не справляетесь — отдадим другому». Я промолчал. На душе было противно, к тому же ломило поясницу — повалялся на холодной земле — вот и напомнил о себе старый радикулит.

Ну, словом, на этой машине и работал. И опять в конце месяца при подсчете путевок вспомнили Пояркова. На этот раз Ромашкин даже по столу стукнул.

— Вы что, товарищ Поярков, изобрели автомобиль с космической скоростью — двадцать рейсов в Ленск! Я сам шофер. — Потом помолчал, ровно опомнился, и другую песню завел: — Человек я не злопамятный. Мы тут посоветовались и решили именно вас послать в Ленск. Нам выделяют сорок комплектов резины — вот телеграмма. Сами понимаете, что это значит, если парк наполовину разут. Резину надо получить поскорее, а то чего доброго растащут.

— Как же растащут, если, выделили?

— Поймите меня правильно. Вы же человек умный, — снисходительно улыбнулся Ромашкин, — если вы завтра вернетесь, все убедятся, что вы действительно способны за сутки обернуться в Ленск и обратно. Вот и основание — и верить и платить… По рукам?

Противно все же… Ох и противно, Антон. А деньки выдались трудные, но ехать надо. Но резину получил — возвращаюсь. Устал чертовски, и все как-то безразлично. Смотрю на дорогу. А она, всеми ветрами продутая, все не кончается. Но прикинул, во сколько обойдется рейс. Подбил километры — полный тоннаж с негабаритом — выходит без малого сорок рублей, это, считай, за одни сутки. Жить можно.

Ребята потом рассказывали, как Ромашкин допытывался у диспетчера:

— Этот фото-мото не отмечался? — Уж за кого брался этот Ромашкин, так уж и не отступался. — Значит, не обернулся в срок, подвел коллектив? А жаль, не оправдал доверия!

Ну а диспетчер ему:

— Спит дядя Вася, ребята не велели будить.

На этой резине и погорел Ромашкин, да и не только на этом. Узнали, кому и за какие услуги он выдавал новые комплекты резины. И потащили Ромашкина на партком. Вынесли строгое партийное взыскание, перевели в работяги. Но он не пошел копать канавы, а где-то, по слухам, сдал экстерном, получил диплом и начал «поднимать» сельское хозяйство. Но до решения в горкоме Ромашкин все еще ходил в начальниках и сутяжничал. Как-то прибегает секретарша.

— Дядя Вася, а дядя Вася, где вы запропастились? Вас срочно вызывает начальник.

— Срочно? Эх, кнопка, — говорю. — Кто меня может вызывать. Нету дяди Васи, есть без пяти минут пенсионер Василий Андреевич Поярков.

— Вот вам и хотят вручить медаль.

Захожу к Ромашкину.

— Зачем звал? Только не юли, говори толком.

— Круг почета придется сделать, поедешь на Алдан.

— На метле?

— Своим ходом.

Оказалось, что из-за этого же Ромашкина ножи для бульдозеров остались здесь, а там без них как без рук. Словом, бестолковщина. Весь день собирал болты, гайки, тросы, бобины. Подтягивал стремянки, регулировал тормоза. Вот как был перемазанный, прокопченный, так и сел за баранку. И только по ночам уроню голову на руль, подремлю. Вскинусь, в теле дрожь, поясницу корежит, но превозмогу себя, выпрыгну из кабины — горсть снега в лицо — легче сразу. А у ручья достал чемоданчик, снял рубашку, стою. Красотища.