Командир

Люди, потерпевшие кораблекрушение, Рина. Побежденные люди, устремляющиеся из последних сил к черной подводной лодке, причинившей им столько бедствий. Люди, у которых еще полчаса назад было все то, что есть у каждого из нас, я, Рина, заметь, не говорю о деньгах, о богатстве, я говорю о простых вещах, которые любой мужчина держит при себе даже на войне: фотография любимых людей, бритва, мыло и помазок для бритья, сигареты, коробок спичек, расческа, бриллиантин, ножнички, ключи на брелоке, пара сменной одежды, шерстяной свитер, связанный мамой, домашние тапочки, карманные часы, принадлежавшие какому-то предку, автоматическая ручка, на кончике пера которой засохли чернила. Все эти незамысловатые вещи, содержавшиеся на корабле, погружались сейчас на дно. У этих людей больше не было ничего. У них было только тело, тяжелевшее и приближавшееся к концу с каждой минутой, но пока еще теплое, которое студеная вода вскоре превратит в ледышку. Хотя нет, Рина, я не прав, говоря «у них было тело». Они были этим телом, и больше ничем другим. Они не были выжившими в бою, как их называет в своем приказе № 154 Дёниц[31], они были людьми, потерпевшими кораблекрушение. Я видел их вытаращенные глаза и открытые рты. Они приближались, а я все держал на руках холодное тело Степовича, которого я любил.

Слышу, Маркон говорит: «Сальватор, приближается шлюпка. Забита людьми. Что будем делать?».

Приказ № 154 Дёница предельно ясен: он требует бросить выживших и уплыть. Приказы лорда Каннингема и того же Черчилля по британскому флоту ничем не отличаются от этого: сразить, потопить, исчезнуть. Мы на войне, черт побери.

Мы на войне, Рина, и ты, как никто, знаешь, насколько я предан войне, насколько мое существо предназначено для сражения и чем я готов пожертвовать ради войны. Ты это знаешь потому, что ты – мое жертвоприношение этой войне: наша любовь, наше семейное счастье. Да, мы на войне, я это прекрасно знаю: но не только на ней. Мы находимся в море. И мы люди. А у моря свои законы, так же как у людей. Независимо от того, есть война или нет ее.

Приказ № 154 Дёница предельно ясен, Рина, но той ночью в Атлантике Дёница не было. Был только я, и надо мною добрый Бог, как говаривал дон Вольтолина: «Добрый Бог, который все видит…»

Сколько я думал об этом, Рина? Каким представлял себе этот час? Сколько раз я себя спрашивал: «Командир, что будем делать?»

26. Маркон

16 октября 1940 года

4 часа 00 минут

«Тащите их на борт».

Я лично повторяю приказ Тодаро, и моряки бросаются его исполнять, подхватывают тех, кто добрался вплавь, скорее мертвые, чем живые, и вытаскают их на борт, тут же вырисовывается все ближе к нам переполненная людьми шлюпка, плывущая в пятне нефти, оставленном «Кабало», и переливающемся всеми красками радуги в луче бортового прожектора.

Потерпевших крушение в море пятеро, у одного не хватает сил даже уцепиться за веревку, чтобы его подняли на лодку. Его поддерживает товарищ и кое-как помогает ему взобраться наверх, после чего поднимается сам. На палубе его усталые, благодарные глаза сталкиваются со взглядом Тодаро и наполняются жизнью. Еще троих поднимают на палубу «Каппеллини». Двое из них черны как ночь, выдавшаяся сегодня. Бастино и Кардилло посматривают на них подозрительно и боязливо прикасаются к ним. У третьего, белокожего, как у меня, обожжено лицо.

К «Каппеллини» причаливает шлюпка, ее освещают наши бортовые фонари. Я пересчитываю количество ее пассажиров: еще двадцать один человек.

Тодаро обращается к парню, с которым пересекся взглядом, тем, который помог товарищу: «Français?»

Парень возраста нашего Степовича, холодное тело которого лежит рядом. Одежда на нем насквозь промокла, местами обгорела: наверное, один из тех, кто в горящей одежде бросался в воду. Но ни страх, ни усталость, ни зрелище перед собой полуголого офицера не в силах стереть необыкновенную красоту его черт.

«Я говорю по-итальянски», – отвечает он.

Тодаро просит его представиться, молодой человек называет себя лейтенантом Жаком Реклерком. У него почти неуловимый акцент, он разговаривает на нашем языке лучше многих из нас, включая в том числе и меня. Тодаро спрашивает у него то, что нам уже известно, а именно, название и национальная принадлежность разбитого нами корабля. Тот отвечает и добавляет, что Бельгия является нейтральной в этой войне. Тогда Тодаро спрашивает у него, почему они плыли с погашенными огнями, но тот говорит, что не знает. Тодаро указывает на черный горизонт: «А с какой стати английский военный конвой сопровождал нейтральное судно?» Никто не видел этот конвой, но вопрос, кажется, попадает в точку, поскольку парень не отвечает и поворачивается к шлюпке. Он ищет глазами кого-то и останавливается на крупном господине с насупленным видом. Судя по нарукавным нашивкам, должно быть, командир. Он угрожающе смотрит на своего лейтенанта, и тот молчит как рыба.