Командир

Капюшон штормовки натирает шею, я ее не ношу, но сегодня я единственный, кто явился в штормовке. Все знают почему: почему я здесь, на лодке, а лейтенант Степович в гробу, покрыт итальянским флагом. Он погиб вместо меня. Командир знает, что я чувствую, когда я спросил у него, можно ли мне с нашим начальником похоронить его в море, он не ответил мне «нет», Пома, у тебя сломана рука, он сказал мне «да» и обнял, как когда-то обнимал лейтенанта. Сейчас командир открыл прощальную церемонию и говорит:

«У подводников нет надгробных плит и могильных крестов. Мы провожаем лейтенанта Данило Степовича, итальянца, погибшего героической смертью, нашими слезами и коралловым крестом. Кораллы любил и другой наш герой, моторист Винченцо Стумпо, ныряльщик за кораллами из Торре-дель-Греко, память о котором в наших сердцах не умрет».

Командир щелкает каблуками и отдает воинскую честь. Мы делаем то же самое. В тишине слышится только море, которое как будто раздает пощечины, мы с командиром стрелкового отряда поднимаем тело, обернутое трехцветным флагом, и на вытянутых руках возносим его к небу как подношение Всевышнему. У меня хватает сил поднять его, но держать на сломанной руке – невыносимая боль, на что я рассчитывал, потому что теперь могу плакать от чего захочу.

Наступает очередь второго офицера, самого верующего, как и я, из всего экипажа, прочитать «Молитву моряка», написанную, как говорит он, Антонио Фогаццаро[38], понятия не имею, кто это такой, я закончил всего пять классов начальной школы, но все равно он тоже, наверное, великий.

«Пред тобой, всемогущий и вечный Владыка небес и бездны, которому покорны моря и ветры, мы, люди моря и войны, матросы и офицеры Италии с этого военного корабля нашей Родины исповедуемся в своих грехах и очищаем душу. Спаси и восславь в своей нерушимой вере нашу Отчизну. Воздай силу и славу нашему флагу, да помогут ему бурные волны и штормы; пусть опасается его враг; да встанут на его защиту наши железные груди, тверже металла, из которого создан Тобою этот корабль. Даруй ему вечную славу. Благослови, Господи, наши дома и наших близких. Благослови с наступлением ночи сон твоего народа, благослови и нас, стоящих с оружием на его защите. Аминь».

Мы с командиром стрелкового отряда мягко опускаем в море тело лейтенанта Степовича, обернутое в трехцветный флаг. «Мягко» означает для меня адскую боль, хотя наши и так все знают, почему я плачу, зарывшись с головой в капюшон штормовки.

Повар Джиджино, нарушив молчание, отправляет вслед за Степовичем его скрипку. Тело, подхваченное волнами, исчезает быстро, а вот скрипке требуется время, чтобы набраться воды и потонуть. Выброшенная волной, на настиле лодки валяется палочка, ею водят по струнам, извлекают звуки, из конского волоса, понятия не имею, как она называется.

29. Реклерк

…ан нет, такой конец нас не ждет, ибо тишину океана прорезает с подветренной стороны шум двигателя, он слышится все отчетливей, и вот уже нос итальянской подводной лодки устремляется прямо на нас, шум мотора становится оглушительным, но вскоре стихает, подлодка подходит к нам, итальянские матросы бросают нам тросы, на корме их командир с рупором в руках.

«Лейтенант Реклерк, – говорит он, обращаясь ко мне, – будьте добры, переведите своим соотечественникам, – я встаю, – другая ваша шлюпка с потерпевшими кораблекрушение была взята на борт пароходом, шедшим под флагом Панамы, – я перевожу, – других плавучих средств в зоне не обнаружено, – добавляет он, и я перевожу, – привяжите накрепко к шлюпке тросы, мы отбуксируем вас к азорскому острову Санта-Мария, крепитесь, и все будет хорошо», – говорит он, и мои товарищи ликуют, они не верят своим ушам, услышанное придает им надежды выжить, они накрепко закрепляют тросы на кнехтах шлюпки. За тридцать секунд этот человек придал нам больше надежды, чем наш командир за двенадцать часов, он сказал, что вернется, и вернулся, посреди Атлантики, и вот он отчаливает, взяв нас на буксир, скользит по поверхности вод, океан разбушевался, штормит, лодке это нипочем, а шлюпка вот-вот, гляди, распадется, мы глотаем морскую воду, кашляем, вычерпываем воду, но мы пока еще живы, и вот уже наступает следующая ночь, черная, ледяная, мутная.

Внезапно на шлюпке срывается кнехт, устав за долгие часы буксировки, канат развязывается и, хлестнув по лицу Хейнена, соскальзывает в море, я переглядываюсь с Фогельсом, поскольку мы знаем, что за этим последует, и действительно, в считаные секунды из-за перегрузки, вызванной отвалившимся кнехтом, пошли отрываться другие, все разом, распустившиеся концы тросов бьют по лицам и тонут в воде, мы начинаем кричать, но крик свой слышим только мы, лодка, рыча, удаляется, уже затихает ее шум, она уже не видна, и мы, совершенно беспомощные, ждем откровения, ждем чуда, я вижу, как меня сверлит пылающий взгляд Кодрона с синюшным лицом.

«С нами будет то же, что с кнехтами, – говорит он, посинев от злости, – стоит одному уступить, и мы погибнем все», – говорит он так, как будто это произойдет по моей вине.