Командир

Тодаро осматривает этого командира, зрелого, солидного господина с дубленой кожей и морщинами на лице. Берет под козырек и осведомляется, говорит ли тот тоже по-итальянски. Тот на приветствие не отвечает и произносит одно только слово, которое даже я понимаю: «Dutch». У него презрительный взгляд, но Тодаро не обращает внимания и даже улыбается. Поворачивается ко мне и говорит: «Sti qua no ì xé miitàri, no stémo qua a meravejàrse»[32]. Далее снова обращается к коллеге и приглашает его подняться на борт «Каппеллини». Тот понимает, поскольку покидает шлюпку, где царит ирреальная тишина, и поднимается на лодку. Хотя он и не военный, но не может не понимать, что Тодаро оказывает ему неслыханную любезность, поскольку только что нарушил протокол, пригласив его подняться на борт, но никаких знаков благодарности не выражает. Тодаро приказывает мне сопроводить его вместе с парнем в офицерскую каюту и уходит. Подходит к Степовичу, так и лежащему возле орудия, велит двум матросам снести его тело вниз и исчезает в рубке.

Я прошу Бастино и Кардилло помочь мне исполнить приказ. Они рады-радехоньки расстаться с двумя неграми, которых вытащили из воды, подходят к молодому офицеру, берут его за руки и волокут в сторону рубки. Как он не похож на своего командира: даже в плачевном состоянии он излучает свет надежды, который пробирает сильнее холода. Я думаю: «Ara qua un tòso che «l conosse el vàlore déa vita»[33]. Знаком показываю его командиру двигаться передо мной, но к нему не притрагиваюсь. Он проходит мимо своих четверых моряков, превратившихся в ледышку, и даже не удостаивает их взглядом. Идет мимо матросов, выносящих тело Степовича, и даже их не видит. Спускаемся вниз.

4 часа 15 минут

В офицерской каюте собрались, с одной стороны, Тодаро и Фратернале, а с другой – командир и Реклерк, укутанные в теплые военные шинели. Я стою за ними. Парень меня не беспокоит, но другой мне не нравится. В кармане жилета сжимаю рукоятку кинжала, которые Тодаро раздал нам перед отплытием. Ведь никогда не знаешь.

Тодаро разливает по рюмкам коньяк и угощает бельгийцев. Реклерк благодарит и глоточками вкушает аромат, обозначающий для него возвращение к жизни. Другой махом опрокидывает рюмку, не говоря ни слова. Тодаро просит парня перевести и обращается к командиру:

«Ваше имя?»

Тот понимает без перевода: «Фогельс».

«Éora el capìsse, el vècio: el gà dìto sòeo na paròea e el gà zà contà na bàea…»[34] Тодаро продолжает смотреть на него: «Корабли, идущие под нейтральным флагом, обязаны зажигать огни. Почему вы плыли с погашенным светом?»

Реклерк переводит. В ответ мы слышим единственное слово: «Поломка».

Тодаро кивает: «Понимаю. А почему открыли огонь?» Снова перевод, и снова односложный ответ: «Война».

Следующий вопрос серьезный: «Что за груз вы везли?. Parché xé tuto là»[35]. На этот раз по окончании перевода Фогельс не отвечает, стойко выдерживает взгляд Тодаро и молчит, как будто набрал в рот воды. Тодаро обменивается взглядом с Фратернале: это молчание – дороже золота и означает, что мы не зря потопили нейтральный корабль. «Ладно, – коротко отрезает Тодаро, – сейчас вопрос спасения – главное. Сколько шлюпок вы спустили на воду?»

Перевод. Ответ: «Две».

Тодаро снова кивает. Смотрит на Фратернале, на Реклерка. Смотрит на меня. Говорит: «К этому времени все остальные, должно быть, уже покойники».

6 часов 00 минут

Тодаро следует за Реклерком и Фогельсом к шлюпке. Потерпевшие кораблекрушение, вынутые из воды и укутанные в теплые одеяла, поднимаются наверх, выискивая себе местечко, где бы расположиться. Тодаро обращается к Фогельсу: «Надеюсь, вы понимаете, что я не могу принять вас на борт, не так ли?» Реклерк переводит. Оба согласно кивают. Джиджино и Несчастный Бечьенцо раздают морякам на шлюпке тушенку, сгущенное молоко, галеты. С помощью Реклерка Тодаро обращается к Фогельсу: «У вас есть с собой карты, буссоль, компас?» Они у них есть. «Я снабжу вас запасом еды и питьевой водой. Мы находимся по курсу север 31° 80», запад 31° 30». Куда вы собираетесь двинуться?» – «На Мадейру».

Потемнев в лице, Тодаро всматривается в мрак горизонта, и я знаю, о чем он думает, он думает о том же, о чем думаю я: ea scorta inglese i gà sbandonà, no i li ciaparà indrìo[36]. Мадейра отсюда, наверно, в шестистах милях, если не больше. У капризной вдовы настроение снова изменилось, океан вспучился, поднялся пронзительный ветер, который кто знает, откуда дует. Мы с Тодаро одновременно смотрим на часы, сейчас ровно шесть. Отныне мы все делаем вместе, потому что мы снова думаем с ним одинаково или, точнее, как в данном случае, ничего не можем придумать. Что их ждет в конце, до нас обоих не доходит. Наконец, раздается его голос и заполняет пустоту словами, от которых me àssa a bòca vèrta[37]. «Держитесь курса и прислушивайтесь к морю, – говорит он. – Я отыщу вторую шлюпку и возьму вас на буксир. Обещаю».