Командир

Фон Веттерн действует, как дробильная машина – сворачивает шеи, расшибает носы.

`

33. Чезари

Нет, ей-богу, этого нельзя ни понять, ни тем более объяснить, разве что только нашей усталостью, но эти двое одержимых дошли до аппаратной, и по дороге их никто не остановил. Мы тоже – я, Нéгри, Фели`чи и Цýккаро – тоже вначале не поняли, стояли как в ступоре, пока эти двое безумцев бросались на генератор и непонятно зачем обрывали провода. Генератор занимает целую каюту. Это – сердце подводной лодки. Устроить здесь бардак, пару раз по нему стукнуть, и мы немедленно отправимся на дно. У нас были с собой кинжалы, мы выхватили их и приставили к горлу безумцев. Они наложили в штаны и угомонились. Ага, вам сейчас страшно, подонки? Не хотите поблагодарить, что мы спасли вам жизнь? Нас четверо, мы их удерживаем, хотя эти дядьки тяжелые, но у нас есть оружие. Мы их удерживаем, но я вижу, что у Феличи и Цуккаро из носу идет кровь, а я на руку скор, об этом знают все в Римини, я сумасшедший, об этом тоже известно всем. Но я вызываю офицеров, я – дисциплинированный, вызываю командира, как полагается по уставу. Командир прибывает немедленно, с ним старший помощник, второй офицер и Манчини, наш начальник. Пришли и другие офицеры, целая процессия, но в каюту не вместились. Проник туда Муларджа, канонир, он маленького роста. Мы с Феличи держим кинжалы у горла этих подонков, а Негри и Цуккаро прижимают их к генератору. Они наконец перестали дергаться, тем лучше для них, иначе можно пощекотать ножиком, хотя здесь присутствует командир, но я парень горячий. Один из двоих, тот, у которого шевелюра, как старая швабра, смотрит на командира и что-то ему кричит, из понятных слов только «фашист». Ну, сейчас командир тебе вставит, думаю я, но тот оставляет без внимания слова придурка и спрашивает меня: «Они причинили серьезный ущерб?» Я отвечаю, что оборвали много проводов, но насколько серьезно навредили, пока затрудняюсь сказать. Командир кивает, сжимает пальцы и наносит удар локтем в живот одного из двух одержимых. Канонир Муларджа, сжав кинжал, первый спрашивает то, о чем мы все сейчас думаем: «Командир, отправим их к рыбам?» Командир поднимает руку, вроде чтобы нас унять, но оказалось, что это был еще один удар – в челюсть.

34. Тодаро

Рина, дорогая моя, сегодня я совершил акт милосердия. После Стумпо и Степовича я не намерен выбрасывать в море человеческие тела, поэтому тем двум бесноватым бунтовщикам вместо законного наказания я преподнес отцовский урок. Одному врезал в брюхо и свалил на землю, другому ребром ладони ударил в челюсть, но он здоровей, покачнулся, но не свалился. Но, несмотря на силу моих ударов, они, говоря по совести, заслужили большего.

Я знал, что часть моего экипажа не одобряет моего решения спасти потерпевших кораблекрушение, они испытывают к ним нетерпимость, чтобы не сказать враждебность. Я упускал случай вернуть себе всеобщее доверие, вышвырнув двух неблагодарных в море, откуда мы их вытащили. Но прежде я посмотрел им в глаза – там была боль безумия. И я сжалился.

Вызвал двух офицеров с «Кабало», молодого попросил переводить товарищу и бельгийцам, перемешавшимся с моими матросами, и приказал всем на корабле, и итальянцам, и бельгийцам, наградить пощечиной это человеческое отродье, едва не потопившее нас всех. Мы не выбросим их в море, но наградим пощечинами – наказанием отцов. Они получат столько оплеух, что воспоминание о кораблекрушении будет казаться им слаще меда. Но сколько бы риторики я ни вкладывал в свои слова, Рина, это была жалость и такою казалась, мои воины поняли это с лету. Недовольные так и остались недовольными.

Это что касается слов, но есть еще действия, и я очень рассчитываю, Рина, восполнить ими часть утраченного доверия.

Первый, к кому я обратился, был командир «Кабало». Человек немногословный и грубый, именно такой, каким ты представляешь, должен быть капитан бельгийского торгового судна: полная противоположность своему помощнику, воспитанному, образованному и разговорчивому парню. Итак, я обратился вначале к его командиру. Человека зовут Фогельс, он оказал мне большую услугу, поскольку не испытывает ни капли жалости ни к одному из своих. Он, не колеблясь, подошел к первому бунтовщику и врезал ему впечатляющую пощечину. То же самое проделал со вторым, а потом вернулся к первому, затем снова ко второму, рыча от злости по-фламандски. Лейтенант мне перевел: «Три раза! – кричал он. – Три раза эти люди возвращались, чтобы нас спасти! Три раза!» Казалось, он потерял над собою контроль, но, влепив каждому по третьей оплеухе, отошел в сторону, уступив место другим.