Командир

Под контролем командира Фогельса каждые три часа будет проводиться ротация, каждый в равной доле принесет себя в жертву. Всем должно быть ясно, что в случае вражеской атаки эта лодка уйдет под воду для безопасности своего экипажа. Если подобное случится, находящиеся на поверхности лодки не выживут.

Слова, которыми я хочу закончить свое обращение, сказаны не мной, а японским императором Муцухито.

Он произнес их в начале Русско-японской войны 1904 года: «Пусть жизнь течет, как текла, пусть каждый делает то, что должен».

И японцы с легкостью выиграли ту войну.

У меня все.

31. Маркон

17 октября 1940 года

12 часов 00 минут

280 миль до Санта-Марии

Запах на лодке у нас изменился. Сейчас нас здесь семьдесят пять. Воняет скотобойней, солью, потом. Запах машинного масла гораздо приятней.

Фогельс спит на койке Тодаро. Реклерк занимает койку Фратернале. Джиджино и Несчастный Бечьенцо моют посуду, едва передвигаясь в камбузе, забитом толпою.

Нескончаемая очередь в единственный гальюн.

Несчастные на поверхности лодки промокли до нитки.

Выходит следующая порция людей.

Подлодка режет волны Атлантики под свинцовым небом.

17 октября 1940 года

21 час 00 минут

220 миль до Санта-Марии

Спустилась следующая ночь, а Джиджино все еще стряпает. Тодаро абсолютно спокойный, беседует с лейтенантом Реклерком, мне все слышно из-за переборки.

«Откуда вы так хорошо знаете итальянский?!»

«Я изучал классическую филологию, знаю древнегреческий, латынь и итальянский».

«Даже древнегреческий?»

«Я один из семи лучших бельгийских античников, перевожу без словаря».

«Ого! А как получилось, что вы оказались во флоте?»

«Это длинная история…»

Один из семи лучших бельгийских античников: кто знает, что это значит. Тодаро угощает его сигаретой, и они не спеша удаляются.

18 октября 1940 года

1 час 15 минут

190 миль до Санта-Марии

Слегка передохну на койке в отсеке младшего командного состава, не спал всю прошлую ночь и весь день, волновался за парней, растерянных и беспокойных. Тодаро усматривает в них открытый склад ума, которого у многих нету. Делить с врагом небольшое жизненное пространство, обращаться с ними на равных и отказываться от своих привилегий в пользу потерпевших кораблекрушение: они не были к этому готовы, их нервы оголены, потому что это – враги, они в нас стреляли, они убили Степовича. Несмотря на речь, которую Тодаро произнес по корабельному радио, многие не могут понять, для чего нужна эта жертва.

18 октября 1940 года

6 часов 00 минут

165 миль до Санта-Марии

Фогельс ест. Кто-то блюет. Очередь в туалет – это чистилище. Куда ни кинешь взгляд – тело на теле. Итальянцев не только не отличишь от бельгийцев, тут не поймешь, где начинается одно тело и заканчивается другое. Котелки с едой передают из рук в руки. День смешивается с ночью. Обессилевшие матросы спят стоя, как лошади, один сидит на сломанном унитазе, другие притиснулись друг к другу. Спрессовавшиеся на складе снастей пыхтят и потеют, «Каппеллини» задыхается от зловония. Он плывет по поверхности, всем видимый, беззащитный. Мы настороже, часовые прочесывают небо, Миннити не покидает гидрофон, Скьясси – радиорубку, все думают об одном и том же: если англичане нас заметят, а мы не уйдем под воду, они нас потопят в два счета. Но погрузиться мы не можем из-за потерпевших кораблекрушение, находящихся на поверхности лодки.

Тодаро в своей каюте с обнаженной грудью и сверкающим панцирем, в позе йога, глаза закрыты. Единственный, кто спокоен, это, по-моему, он.

`

32. Кодрон

Я и сейчас себя чувствую сильным, смелым и непримиримым. Вокруг обессилевшие тела. Где итальянцы, где бельгийцы, кроме как по речи, не разберешь. Я ненавижу итальянцев. Ненавижу фашистов, а итальянцы – фашисты. В этом сломанном нужнике, набитом телами, как на скотобойне, я ищу пару знакомых мне глаз, смотрю в них вопросительно, подстрекаю. Это глаза фон Веттерна, еще одного, кто ненавидит фашистов потому, что у него жена еврейка.

«Эти сучьи дети, фашисты, – говорю я, – воздадим им по заслугам». Итальянцы все равно не понимают, наши слова пролетают мимо этой свалки мяса, не встречая препятствий.

Фон Веттерн покрупнее меня, руки у него как две лопаты. «У этих фашистов размягчение костей, я расшибу их своими руками».

«Фашистские выблядки», – поддерживаю я, но неожиданно замечаю, что эта срань нас понимает, еще бы, слово «фашист» звучит одинаково на всех языках.

Двое из них, стоящих рядом, но настолько рядом, что непонятно, где заканчиваемся мы и начинаются они, смотрят на нас вопросительно, видимо, что-то заподозрили. Времени больше терять нельзя, пора действовать. Я ободряю фон Веттерна кличем: «На корму! К генератору!» И бросаюсь на эту гору мяса, прокладываю себе путь ударами головы. Фашисты такого не ожидали, растерялись, не знают, что делать.