Комиссия

О.: Зеэв Жаботинский. В первой половине тридцатых годов его статья «Сионизм и коммунизм» попалась мне на глаза. Зеэв Жаботинский — тот, кому после Ивана Гончарова следует присудить высшую награду за формирование моей личности, если придерживаться хронологии. Но только до этой последней встречи с Володей я всегда полагал, что нет произведений более далеких друг от друга, чем «Обломов» Гончарова и «Самсон Назорей» Жаботинского, и свое горячее увлечение и тем и другим приписывал исключительно присущей мне склонности к парадоксам. Должен был явиться Володя, чтобы я осознал наконец, что нет никакого антагонизма между ними, что обе возлюбленные моей души живут между собой в согласии.

В.: Действительно, тебе повезло, что в нужный момент появился Володя, для которого сущий пустяк разрешить все противоречия в мире. Мы сомневаемся, что без этой мифической фигуры даже ценой величайшего умственного напряжения тебе удалось бы перекинуть мост между Обломовым и Самсоном и создать в своей душе столь невероятный синтез.

О.: Володя — вовсе не мифическая фигура. В те дни, когда мы с ним познакомились, вся страна была занята наведением мостов и поиском синтеза. Мужчины и женщины, старики и зеленые юнцы только и делали, что совмещали несовместимое, сводили воедино противоположности и сглаживали противоречия. Этому посвящались все дискуссии, диспуты, встречи, собрания. Мне памятна беседа между двумя сторожами, стерегущими виноградник. Один был вооружен дубиной, другой — винтовкой английского производства, один был бейтаровцем[4], другой — членом организации «А-шомер а-цаир»[5], один находился в стране менее года (по нынешней терминологии «новый репатриант»), другой родился здесь, в одном из поселений на юге.

Каким образом в обстановке внутренней борьбы и лютой вражды тех лет бейтаровец и шмуцник[6] могли оказаться рядом и выполнять некую общую задачу, я здесь рассказывать не стану. Угроза уничтожения извне временами сдерживала взаимную ненависть и иногда даже заставляла объединяться. Как-никак это был 1937-й кровавый год[7]. Дело происходило в одном из виноградников Самарии. Бейтаровцем был я сам, а мой напарник, как я уже сообщил, являлся членом «А-шомер а-цаир». Шесть недель мы провели наедине. Вначале сторонились друг друга, потом сцеплялись по любому поводу, а под конец подружились. Правда, эта дружба не мешала бешеным спорам, пожалуй, даже сделала их еще более жаркими. Я произносил пророческие речи о грядущем еврейском государстве, которое вскоре, в наши дни, восстанет на обоих берегах Иордана, а он пел медоточивые гимны солидарности пролетариев всех стран, слагал дифирамбы дружбе еврейского и арабского народов и назидательно цитировал пророчества о последних днях, когда не будет ни эксплуататора, ни эксплуатируемого, и частная собственность исчезнет на земле навсегда. На рассвете мы, укладывая свои матрацы в тени виноградных лоз, чтобы отдохнуть от ночных хождений, срывали спелую гроздь кроваво-красного винограда, покрытого прохладной ночной росой, и, надкусывая упругую кожицу виноградин, призванных утолить наш голод и жажду, все еще продолжали осыпать друг друга неопровержимыми доводами нашей правоты.

Однажды ночью мы услышали скрип телеги и пошли на этот звук. На склоне оврага, разделявшего два виноградника, мы увидели феллаха с повозкой, запряженной мулами и нагруженной арбузами. Было полнолуние, и араб вскоре заметил нас. Он придержал своего мула, слез с телеги и приблизился к нам. Остановившись в нескольких шагах от нас, он отер рукавом пот со лба — ночь была холодная, я до сих пор не понимаю, отчего он мог вспотеть, разве что с перепугу? — и просительно произнес:

— Майя?

Я знал, что это означает «вода», и протянул ему свою фляжку. Но прежде, чем феллах успел коснуться фляжки, он уже лежал на земле распростертый, а мой напарник — член организации «А-шомер а-цаир» — склонился над ним, обшаривая его одежду. Я подивился ловкости этого парня — в долю секунды одним ударом сбить человека с ног…

— Рехнулся, — прошипел он мне, обыскивая поверженного араба. — Вот так вот запросто ты даешь арабу воду? Откуда ты знаешь, что он не всадит тебе в брюхо нож?

Ножа у феллаха не оказалось. Мой напарник помог ему подняться. Я дал ему напиться, и он зашагал прочь.

Некоторое время мы молчали. На востоке обозначилась заря, и вершины кипарисов загорелись розовым светом.

— А как же дружба народов? — спросил я наконец.

— На собраниях, — буркнул он раздраженно, но тут же добавил более миролюбивым тоном: — То само по себе, а это само…