Коммерсанты

Нередко, особенно зимой, когда поселок пустел, на даче Черновых загорался свет — приезжал кто-нибудь из друзей, и конечно, не один. Знали, что ключи находятся в скворечнике. Скромную просьбу Феликса не оставлять после себя свинарник друзья блюли истово, порой даже чересчур. Толик Збарский даже выкрасил лестницу, что вела на второй этаж. Краска попалась сволочная, сохла медленно, и внезапно заявившаяся на дачу Лиза испачкала дубленку. Поднялся страшный скандал — может быть, чтобы прикрыть собственный нелегальный приезд, как подсказал проницательный Дорман, всем существом невзлюбивший жену Феликса, — и ключи от дачи Лиза отвезла в город. Благо, предусмотрительный Збарский изготовил дубликат. Однако он зарекся что-либо раскрашивать в загородном краале. Приезды на дачу продолжались. Пользовались, как правило, средней комнатой, в которой стояла железная печка, чудом сохранившаяся с далеких блокадных дней. Дед Феликса, профессор математики, получил печку за особые заслуги во время войны. От трех-четырех пригоршней угля печка раскалялась, точно была зла на весь мир. Еще в комнате стояла широкая тахта с обшарпанной обивкой. Сплюснутая от чрезмерных нагрузок, тахта выпростала несколько крученых, ржавых пружин, словно заняла самооборону. Но мало кто обращал внимание на эти ухищрения, и тахта покорялась, тревожа дачную тишину скрипом, стоном и треском возмущенных пружин. Еще имелся стол под клеенкой с картинками из жизни Буратино, весь изрезанный приезжими папами Карло и Мальвинами. Высился торшер с абажуром из грубой дерюги, модной во времена Хрущева. Старый телевизор на больничной тумбе. Настолько старый, что можно было уснуть, прежде чем удастся раскочегарить экран блеклым искаженным изображением. Но звук появлялся сразу, при этом из-за каких-то неполадок звук не менялся, гремел мощно, точно на ипподроме, об «уснуть» не могло быть и речи. Впрочем, на дачу приезжали не для телевизионных вечеров. Подтверждением чему оставались порожние банки консервов, бутылки, коробки и рулоны оберточной бумаги, что пропадали в чреве мусорного бака, стоящего у летней кухни под рифленой крышей.

Все окна прикрывали ставни, лишь два из них отражали стеклами ночь. Тропинка — от калитки и до крыльца — слилась с участком ровным белым одеялом. Снег под ногами похрустывал крахмальным бельем, пахнул свежими огурцами, блестел серпантином, отражая звездный свет. И казался теплым, мягким, точно пена.

Продавливая глубокие следы, Феликс приблизился к скворечнику и запустил руку в оконце. Ключей не было. Хорошая новость — ни света в окнах, ни ключей…

Обернувшись на скрип, он увидел, как Инга вошла в сени — оказывается, дверь была не заперта, — и тотчас по крыльцу вытянулась дорожка электрического света.

Феликс заторопился к дому, поднялся по ступенькам. В стылой прихожей знакомый смоляной запах бревен. На крючке висели шуба и шапка Рафинада. Рядом — связка ключей. Под вешалкой стояло несколько порожних бутылок. Валялось на боку ведро, высунув плоский ледяной язык. Поодаль на полу лежала мыльница с розовым мылом и свернутый тюбик зубной пасты. В металлическом коробе, вперемешку с окурками, тускнел припорошенный снегом уголь с торчащим совком на гнутой железной ручке. И опять порожние бутылки из-под водяры и шампанского.

Феликс задел бутылку мыском сапога. Бутылка крутанулась волчком и, зацепив еще одну, покатилась вместе с ней, издавая звенящий морозный звук. Обитая войлоком дверь отворилась с липким шорохом, Инга высунула голову. В электрическом свете ее светлые волосы казались янтарными.

— Тише… Он спит, — улыбалась Инга. — Живой. Видно, наклюкался, дурачина.

Феликс обмяк. Он чувствовал себя круглым идиотом. Чтобы так попасться! Как он мог допустить такую мысль?! Чтобы Рафинад покончил с собой, или что-нибудь в этом роде… Обида захватила Феликса.

— Вы, Феликс, поезжайте, — продолжала Инга. — Я останусь, приведу его в божеский вид. Спит, дурачок… Как гора с плеч…

Обида и унижение, казалось, даже согнули Феликса. То есть как он должен уехать? Что за беспардонность такая?! Ради чего он как мальчишка гнал в мороз, накручивал опасные заснеженные километры… на собственную дачу?! Обида билась в его сознании, а женщина, что сидела рядом, на расстоянии вытянутой руки, такая желанная, словно стремительно отдаляется куда-то за стены лесного дома со счастливым мерцанием в глазах…

— Это что ж такое?! — прохрипел Феликс. — Отмотал чуть ли не сотню километров, чтобы… чтобы посмотреть, как он дрыхнет, мерзавец?! Да я ему башку отвинчу!

Феликс, не слушая увещеваний, грубо протиснулся в комнату, оттеснив Ингу. Припадая на больную ногу, пересек первую комнату, натыкаясь в темноте на случайные препятствия, и рванул дверь.

Рафинад лежал на животе, отвернувшись лицом к стене, слабый ночник освещал его затылок. Феликс шлепнул пятерней по выключателю, яркий свет окатил ветхую комнатную утварь.