Коммуна

Это заявление на каждом слове прерывалось оскорбительными возгласами; однако даже те, которые взывали к «законности», были вынуждены признать изложенные в нем факты. В Лондоне слова Ферре произвели глубокое впечатление.

Председатель суда Мерлен позволил себе следующую оскорбительную реплику по адресу Ферре:

– Память об убийце.

Гаво, волнуясь, добавил:

– Надо отправить на каторгу за такое заявление.

– Все это, – продолжает Мерлен, – не объясняет еще, за что вы посажены на скамью подсудимых.

– Это значит, – ответил Ферре, – что я покоряюсь своей судьбе.

Он спас честь Коммуны, но сам погиб.

Когда адвокат потребовал занесения в протокол слов Мерлена «память об убийце», публика подняла вой, а Мер-лен с наглостью заявил:

– Я действительно употребил выражение, упомянутое здесь защитником; суд примет к сведению ваше заявление.

Но Ферре не желал, чтобы спорили из-за его жизни.

Не обладай обвиняемый Журд такой удивительной памятью, он, несомненно, был бы признан – как раз именно в силу своей исключительной честности – в ор ом, разграбившим банк.

У него отняли все его счета, но он по памяти восстановил их с такой точностью, что последняя должна была бы пристыдить судей.

Но есть люди, для которых стыда не существует.

Что значит та тысяча франков, которую каждый из членов Коммуны получил на текущие нужды, по сравнению с теми миллионами, которые нынче тратятся членами правительства на увеселительные прогулки и, пожалуй, на кое-что похуже!

Шампи и Тренке держали себя с достоинством, доказав, что до конца выполняли свой долг.

Урбен с честью вышел из ловушки, устроенной для него правительством через некоего де Монто, которого версальцы в свое время приставили к нему.

Вся грязная изнанка правительственных интриг была разоблачена европейской прессой, а люди Коммуны предстали в свете своей революционной честности. Но как дорого заплатили они за свою честность, за свои предрассудки, помешавшие им передать в руки народа или же просто уничтожить храм золотого тельца – банк!

Приговоры были следующие:

К смертной казни – Ферре и Люлье.

К пожизненной каторге – Урбен и Тренке.

К заключению в крепости – Асси, Билльорэ, Шампи, Режер, Ферра, Вердюр и Груссэ.

К ссылке – Журд и Растуль.

К шести месяцам тюрьмы и к 600 франкам штрафа – Курбе.

Оправданы – Декан, Паран и Клеман, так как они с первых же дней сложили с себя полномочия членов Коммуны[183].

Комиссия из 15 палачей, названная, несомненно иронически, «комиссией помилования», была составлена из следующих лиц: Мартель, Пиу, Бастар, Вуазен, Батби, Малье, Лаказ, Дюшатель, маркиз де Кенсона, Мервейе-Дювиньо, Тальяр, Корн, Пари, Биго, Пельтро-Вильнев и, кроме того, Тьер в качестве председателя[184].

Комиссия помилования посылала осужденных на казнь, заботливо соблюдая все формальности, напоминавшие испанский обычай помещать осужденного на последнюю ночь в часовню.

В ожидании своей очереди мы, как и все заключенные, установили сношения между двумя тюрьмами, приняв все меры предосторожности, чтобы в случае обнаружения этого не скомпрометировать никого.

Действительно, наши сношения были раскрыты, и самым ужасным в них показалось то, что мы в своих письмах смеялись над нашими победителями как над круглыми дураками; так, мы рассказывали друг другу, что их идиоты полицейские усердно разыскивали повсюду одно давно умершее лицо по фотографии, которую они нашли во время обыска. Должно быть, случалось с ними это частенько.

Но переписка обнаружила и другие преступления: так, я посвятила несколько стихов нашим повелителям и господам, само собой разумеется, не в восхваление их прекрасных качеств. Впоследствии некоторые строфы были напечатаны в моем сборнике стихотворений…

Мало-помалу мы узнавали от новых арестованных подробности относительно неведомых еще нам жестокостей палачей, например о казни Тони Муалена[185], который был виновен единственно в том, что выступал когда-то на общественных собраниях; для избавления своей жены в будущем от неприятного положения, он просил позволения узаконить свой брак до казни. Просьба его была уважена, и супруги провели ночь близ того места, где он должен был подвергнуться и подвергся расстрелу, так что ни одна подробность казни не ускользнула от несчастной жены.

Узнали мы и о гибели некоторых сторонников Верса л я, которых вместе с другими прикончили на бойне в Шатле.

Расстреляли и таких людей, которые оставались дома, за то только, что жены их, по слухам, сочувствовали Коммуне…

Одна из тех женщин, которые особенно старались достигнуть соглашения между Версалем и Парижем, гражданка Маньер, также была арестована. Она прибыла к нам в исправительный дом перед самым моим переводом в аррасскую тюрьму.

Однажды утром меня вызвали в канцелярию. Я уже давно требовала предания меня суду, так как надеялась, что казнь женщины может погубить Версаль. Я вообразила, что меня вызвали ради каких-либо формальностей по этому делу; на самом же деле речь шла о моем переводе в аррасскую тюрьму. Итак, в ожидании суда, отложенного на неопределенное время, я должна была отбывать наказание.