Коммуна

Версальская одиночная тюрьма, камера № 6.

Вторник, 28 ноября 1871 г., 5 ¹/₂ ч. утра

Дорогая сестра!

Через несколько мгновений я буду мертв. В последнюю минуту я буду вспоминать о тебе. Прошу тебя, потребуй, чтобы тебе выдали мое тело, и похорони его вместе с телом нашей несчастной матери.

Если можешь, напечатай в газетах о часе погребения, чтобы друзья могли проводить меня. Само собой разумеется, никакого церковного обряда: я умираю, как и жил, материалистом.

Снеси венок из иммортелей на могилу матери.

Постарайся вылечить брата и утешить отца; расскажи обоим о том, как я их любил.

Целую тебя тысячу раз и тысячу раз благодарю тебя за те заботы, которыми ты не переставала меня окружать. Преодолей свое горе и будь на высоте положения, как ты мне не раз обещала. Что до меня, то я счастлив: приходит конец моим мученьям, и потому жаловаться мне не на что. Все мои бумаги, платье и другие вещи должны быть выданы тебе, за исключением денег, которые я оставляю в конторе для менее несчастных заключенных.

Т. Ферре

Судья Мерлен представлял в одном лице и военный суд, и руководителя казней.

Кровью казненных был залит не только Париж, но и вся провинция.

Тридцатого ноября, два дня спустя после казней в Сатори, Гастон Кремье[187] был отведен в Марселе в долину Фаро, идущую вдоль морского берега, где незадолго перед тем расстреляли солдата по имени Паки, который перешел на сторону народа.

Кремье сам скомандовал:

– Пли!

После этого он хотел крикнуть:

– Да здравствует Республика! – но успел произнести лишь половину фразы.

После каждой казни солдаты проходили церемониальным маршем перед трупом под звуки труб. Так было в Версале, так же было и в Фаро.

Через некоторое время был приговорен к смертной казни старик Этьенн[188], но ему, правда, она была заменена пожизненной ссылкой.

У дверей дома Гастона Кремье лежали листы, испещренные подписями. Такая манифестация испугала правительство. Видя, что все честные люди настроены к нему непримиримо, оно решило прибегнуть к террору.

Почти через год после Коммуны, 22 февраля 1872 года в 7 часов утра, столб в Сатори еще раз обагрился кровью. Лагранж, Эрпен Лакруа и Вердагер, храбрые бойцы Коммуны, заплатили жизнью, как и многие другие, за смерть двух генералов – Клемана Тома и Леконта, которых Эрпен Лакруа хотел спасти и которые сами погубили себя.

Двадцать девятого марта казнен был Прео-де-Ведель. Тридцатого апреля – Жентон[189], который, страдая от ран, притащился на место казни на костылях, но у рокового столба встал прямо и твердо.

Двадцать восьмого были казнены Серизье, Буден и Буен, которые убили в майские дни одного субъекта, сильно мешавшего делу обороны[190].

Шестого июля – Бодуен и Рульяк, за «поджог» церкви Сент-Элуа и за защиту баррикад.

Прибыв к «позорному столбу», последние двое разорвали веревки, которыми были связаны, и напали на конвойных. Их убили, как быков на бойне.

– Вот этим они мыслили, – сказал командир взвода, кончиком сапога касаясь разбрызганного по земле мозга казненных.

В свое время версальцы громоздили горы трупов. Теперь они принялись громоздить приговор на приговоре; раньше они бредили кровью, теперь – судебными процессами. С помощью террора Версаль надеялся навеки водворить в стране тишину и безмолвие.

Были случаи вынесения смертных приговоров журналистам за газетные статьи. Так, за статью в газете «Монтань» («Гора») был приговорен к смертной казни Марото…

Девятнадцатый номер «Монтань» (один из последних) повлек за собой смертный приговор редактору, привести который в исполнение, однако, не решились. Его заменили бессрочными каторжными работами; он был отправлен на остров Ну…

Марото, страдавший грудной болезнью еще до своей высылки, умер 18 марта 1875 года в возрасте, кажется, 27 лет.

Он болел уже лет шесть. Но когда подходил конец, и 16 марта началась агония, он вдруг поднялся и, обращаясь к доктору, спросил:

– Не может ли наука продлить мою жизнь до дня моего рождения, до 18 марта?

– Вы будете жить, – сказал доктор, с трудом сдерживая слезы.

Действительно, Марото умер 18 марта.