Коммуна

Снег падает, катятся волны;
Морозно небо и черно;
Корабль трещит, и ветром полны
Все паруса, и днем темно.
        Матросы в круге между палуб
        Пустились с песней в грузный пляс,
        А с мачт высоких ветра жалоб
        Напев доносится до нас.
Чтоб не закоченеть в тумане,
Все пляшут и поют они
Родную песню ланд Бретани,
Как в незапамятные дни.
        И ветра жалобы так слезны,
        И эта песня – как слеза;
        И снег, и небеса беззвездны,
        И влагой полнятся глаза.
О, сколько вложено гигантской
Волшебной силы в песню ту.
Иль это вздох Армориканской[198]
Равнины, где наш дрок в цвету?
        Но ветер по морю свободный,
        Как будто медью труб звеня,
        Несется с новой всенародной
        Легендой завтрашнего дня.

Но не одна я заносила на бумагу впечатления от нашего плавания, в стихах или в рисунках, как придется. Однажды Рошфор прислал мне стихи. Они обрадовали меня вдвойне, как доказательство того, что он еще может писать, несмотря на морскую болезнь…

Мы обменялись немалым количеством писем и стихов на «Виргинии», ибо запрещение сношений, когда находишься по соседству, силы иметь не может.

Были тут и рассказы – простенькие и более значительные, написанные ссыльными; были и стихи, и хотя форма их оставляла желать лучшего, но мысли, вложенные в них, были превосходны.

Посвящение в стихотворной форме одного товарища, чересчур ревностного протестанта, было написано на первой странице Библии и как бы дышало благовонием мирры: посвящение это я сохранила, но Библию бросила за борт – акулам.

Все эти отрывки, кроме стихов Рошфора, оказавшихся среди страниц одной книги, исчезли во время обыска, после возвращения моего из Каледонии.

Много раз приходилось мне рассказывать, как во время путешествия в Каледонию я сделалась анархисткой.

В перерыве между двух бурь, когда Лемель почувствовала себя лучше, я поделилась с ней мыслью, бывшей результатом моих наблюдений: люди, находящиеся у власти, каковы бы они ни были, неизбежно обречены либо, если они слабы и эгоистичны, совершать преступления, либо, если они энергичны и преданы делу, – погибнуть. Лемель ответила мне:

– Я думаю то же самое.

Так как я с большим доверием относилась к ее мнению, то ее одобрение доставило мне большое удовольствие.

Самое ужасное, что мне пришлось видеть на борту «Виргинии», были те продолжительные и страшные мучения, которым подвергали альбатросов, стаями летавших вокруг корабля близ мыса Доброй Надежды.

Словив на крючок, их подвешивали за ноги, чтобы они околели, не запачкав кровью свои белоснежные перья. Бедные красавцы с мыса Доброй Надежды! Как мучительно старались они поднять голову, изгибая изо всех оставшихся у них сил всю свою лебединую шею, чтобы продлить жалкую агонию, которая отражалась в их испуганных глазах с черными ресницами!

Самое прекрасное, что я видела на корабле, это бушевавшее вокруг мыса море, это как с цепи сорвавшиеся валы и ветер. Корабль, ныряя в бездну, взлетал иной раз на гребень волны, старавшейся разбить его в щепы. Бедный старый фрегат, только ради нас спущенный на воду, полуразбитый, издавал жалобные стоны и крики, как будто был готов развалиться; стоя на рейде, он казался скелетом корабля, двигаясь же – призраком; при этом его бизань-мачта так и ныряла в бездну.

Наконец, на горизонте показалась Новая Каледония.

Через наиболее безопасный узкий проход между двумя коралловыми поясами мы вошли в Нумейскую губу.

Там, точно в Риме, под ярко-синим небосводом раскинулось семь голубоватых холмов; а подальше – Мон-д’Ор, весь в расщелинах, из которых проглядывала красная золотоносная почва.

Повсюду – горы с песчаными вершинами, с разверстыми ущельями, зиянием своим говорящие о недавнем катаклизме; одна из гор расселась на две части, образуя как бы цифру «V», две ветви которой, соединяясь, подходили под навес скал, нависших с одной стороны и как бы полуоторвавшихся от почвы. На другой стороне горы их не было.

Так как всегда стараются – как это ни глупо – создать для женщины какое-то особое положение, нас хотели послать в Бурайль под предлогом, что условия жизни там лучшие; но именно поэтому мы энергично протестовали против этого, и протест наш увенчался успехом.

Если нашим на полуострове Дюко будет тяжелее, то и мы желаем быть с ними.