Коммуна

К этому надо добавить еще 15 смертных приговоров, 22 – к каторжным работам, 28 – к высылке с заключением в крепость, 29 – к простой ссылке, 74 – к долголетнему тюремному заключению, 13 – к простому заключению, да еще некоторое количество – к тюрьме. Общее количество осужденных в Париже и провинции превышает 13 700 человек, в том числе 170 женщин и 60 детей.

Первую часть нашего путешествия мы совершили в обширной карете; только в Лангре нашли мы тот специальный экипаж, разделенный на клетки, который отвез нас в Ларошель.

Когда наша телега проезжала через Лангр, из какой-то мастерской вышли пять или шесть рабочих: голые руки их были совсем черные. Должно быть, это были кузнецы. Сняв фуражки, они приветствовали нас.

Один из них, совсем седой, что-то крикнул нам вслед; мне показалось, что это был крик «Да здравствует Коммуна!».

Повозка понеслась во всю прыть, так как кучер жестоко хлестнул лошадей.

Ночью мы прибыли в Париж; ночевали в наших клетках.

В среду, в 3 часа дня, мы прибыли в арестный дом Ларошеля.

«Комета» отвезла нас из Ларошеля в Рошфор, где мы пересели на борт «Виргинии».

Барки с друзьями целый день плыли за «Кометой». С барок этих нас приветствовали, а мы отвечали, как могли, махая платками; когда ветер унес мой платок, я воспользовалась моей черной вуалью.

Пять-шесть дней мы плыли около берегов; потом берег исчез. На четырнадцатый день исчезли и последние огромные морские птицы; только две следовали за нами еще некоторое время.

Мы были размещены в нижних батареях «Виргинии», старого военного парусного фрегата, который на воде казался очень красивым.

Самая большая клетка в задней части правой стороны судна была занята нами и двумя малютками мадам Леблан: мальчиком шести лет и девочкой, родившейся в тюрьме де Шантье несколько месяцев назад.

В клетке напротив нас находились Анри Рошфор, Анри Плас, Анри Менаже, Пасседуе, Воловский и один из тех несчастных, которые, не будучи замешаны ни в чем, подверглись тем не менее ссылке; его фамилия была Шеврие.

Нам было строжайшим образом запрещено переговариваться с соседними клетками, но мы все-таки делали это.

Рошфор и мадам Лемель заболели с самого начала и прохворали до последней минуты; в нашей клетке тоже были больные, но они поправились еще во время путешествия. Что касается меня, то морская болезнь, как и пули, на меня не действовала, и совесть мучила меня за то, что путешествие казалось мне таким прекрасным, в то время как Рошфор и Лемель, сидя в своих клетках, не испытывали от него ни малейшего удовольствия.

Бывали дни, когда ветер яростно дул и море было бурно; тогда след корабля казался двумя алмазными струями, которые сливались сзади в один широкий поток, блестевший на солнце далеко-далеко.

Девятнадцатого сентября какое-то странное судно стало показываться время от времени позади нас: оно то ставило все паруса, то замедляло ход. Вечером «Виргиния» произвела маневр и дала два холостых залпа: судно исчезло. Наступила ночь, и из глубины мрака вновь показались белые паруса таинственного судна, после чего оно больше не возвращалось. Не хотело ли оно освободить нас?

Двадцать второго сентября на мачтах «Виргинии» появились чайки.

Вот и Канарские острова. Мы проходим в виду острова Пальмы.

Я часто думала о материках, поглощенных морем, которое, несомненно, поглотит когда-нибудь и нас. Это произойдет тогда, когда океан оставит прежнее лоно и выберет себе новое. Но это не остановит вечного прогресса человечества.

Вот бухты, доступные ветрам, а вдали – мыс Тенериф.

Еще дальше какая-то голубая вершина, теряющаяся в небесах. Что это? Мон-Кальдера? Или это только облачный мираж?

Домики на острове Пальмы кажутся построенными прямо на волнах; они белые-белые, как могилы. На северной стороне, на холме, возвышается цитадель.

Стройные туземцы приносят на корабль свои плоды. Не «гуанги» ли это, чьи предки населяли Атлантиду?

Затем мы минуем «Святую Екатерину Бразильскую», и пока «Виргиния» тащится на якорях, мы можем осмотреть всю полуцепь высоких гор, вершины которых уходят в облака. Справа виднеются входящие в гавань корабли, ряды крепостных камней. Это видно сквозь люки в верхней части нашей клетки, но еще лучше можно все это осмотреть в час прогулки по палубе.

Открытое море близ мыса Доброй Надежды привело меня в восхищение.

До Коммуны я не видала ничего, кроме Шомона и Парижа; с окрестностями Парижа я познакомилась, находясь в маршевых ротах Коммуны; потом я видела несколько французских городов, переезжая из тюрьмы в тюрьму, – и вот теперь мне, всю жизнь мечтавшей о путешествиях, посчастливилось попасть в безбрежный океан, где между небом и водой, как между огромными пустынями, не слышно ничего, кроме рокота волн и шума ветра.

Мы увидели Южный Ледовитый океан, где однажды глубокой ночью на палубу нашу стал падать снег.

И об этом, как почти обо всем, виденном мною, у меня сохранились воспоминания в нескольких стихотворных строфах.

В полярных морях