– Почти, – ответила я и вспомнила о сигарете, которую принесла с собой. Я вынула ее, она уже рассыпалась в кармане моей рубашки.
– Думаю, я сначала покурю.
Полагаю, мне просто нужно было доказать ему, что я бунтарка и не играю по правилам Божественных. Я зажгла сигарету прямо там, на улице, зажав между пальцами. Затем я протянула ее Стюарту. Он на мгновение смутился. Если бы его поймали за курением со мной, у него были бы большие проблемы. Но он протянул руку, чтобы взять сигарету, не сводя с меня глаз все это время; наши руки на мгновение соприкоснулись, когда он затянулся и передал ее обратно мне.
– Спасибо.
Не говоря ничего более, он повернулся и стал толкать коляску по улице.
– Если увидишь сестру первой, скажи ей, что я зайду в среду выпить чаю, – крикнул Стюарт через плечо; когда он переходил улицу, раздался грохот колес и его свист.
– Ладно, – крикнула я в ответ, но он, вероятно, не услышал.
Я остановилась, держа сигарету точно так же, как он передал ее мне, между средним и большим пальцами. Там, где к фильтру прижимались наши губы, было влажно от слюны. Я потрогала свое предплечье, разглядывая место, где он меня коснулся, чуть ниже локтя, но там не было никаких следов. Я медленно перевернула сигарету, все еще тлеющую, и затянулась.
19
Следующие несколько недель, которые стали для нас последними, мы провели в истерике, почти в состоянии паранойи. Теперь, когда фотографии стали достоянием общественности, предположения о личности извращенца выдвигались два-три раза в неделю. Под подозрение попадал каждый. В том числе и аварийный сантехник, и член англиканского духовенства, и школьный инспектор. Несмотря на то что не за горами были экзамены, мы запоминали номера автомобилей, сообщали о горожанах, которые задерживались возле школьной территории, ползали по кустам в поисках подсказок. Я чувствовала, что был лишь вопрос времени, когда мы начнем подозревать друг друга.
– Это должен быть кто-то, кто действительно хорошо знает школу, – утверждала Джордж Гордон-Уоррен. – Кто-то свой.
Мы были в гончарной комнате, наблюдали, как Дэйв работала над скульптурой – большим безжизненным бюстом, возможно, Аполлона или Зевса, который выглядел все более умирающим с каждым ее движением. Я наугад вырывала фотографии из стопки журналов
Джордж начала делать член из лишней глины, гротескную мультяшную копию пениса с фотографий. Учитель рисования мистер Роговски, мягкий в общении поляк, не имевший абсолютно никакого авторитета, носился по комнате в паре резиновых башмаков, делая вид, что ничего не замечает.
Джордж наклонилась и пошевелила пенисом у моего уха.
– Черт побери, – завопила я, отбивая его своей записной книжкой.
– Девочки, – неубедительно прикрикнул учитель.
Джордж скрестила руки, поставив ноги на пустой гончарный круг. Она скрутила пенис в форме спирали или штопора, изучая нашего учителя.
– А что насчет Роговски?
Мистер Роговски был ровесником моего отца. Он носил толстые вельветовые брюки и кардиганы домашней вязки. Его спина была сгорблена, и – это отталкивало нас больше всего – его указательный палец наполовину отсутствовал. Этот недостаток он практично использовал, продавливая оставшейся частью пальца глиняные глазницы или отверстия в горшках.
– Чушь, – сказала Дэйв, даже не поднимая глаз.
– Ради бога, а кто тогда? – сказала Джордж и швырнула член на стол.