Конец

– То, что ты так быстро записал, ipso facto[8], есть грех, который тебе легко признать. Ты смирился с этим грехом. Даже тайно им гордишься. Ответ породило эго. Какова функция эго? Защитить тебя от мира других. Будучи мальчиком шестнадцати лет, ты, как и все, мог бы назвать или похоть, или гнев. Ты даже веришь в истинную порочность этих качеств, не так хорошо быть похотливым и гневным, но все же в этом есть шарм. То, что ты считаешь грехом, одновременно пленит тебя. Следовательно, существует еще один грех – шарм. Тяга обладать им – настоящий грех. И в этом нет никакого шарма. Запиши свой настоящий грех. Даю тебе двадцать секунд. Помни, об этом никто не узнает. – Произнося слова, он обнажал пятнистые резцы, а слюна скапливалась в уголках рта, образуя пену.

Он был швейцарцем, но никто и никогда не подметил бы в его речи акцент. У него была запущенная форма туберкулеза. Этот год в школе предполагал стать последним. Всем было известно, что орден планирует отправить его осенью на лечение в Оклахому. Но ему было суждено умереть в июле в доме в Огайо.

Чиччо окунул перо в чернильницу и в порыве чувств написал: «Тщеславие». Потом несколько секунд разглядывал слово, вспоминая, входит ли оно в число семи как отдельный грех или это составляющая гордыни. Скорее оно связано с гордыней, не с бесчувственной, а именно с чувственной частью себя. Это не совсем ему подходит.

– Я хочу, чтобы вы задумались о тьме в своих сердцах, мальчики, как глубоко она в них проникла. Наверняка только что записанное вами еще не смогло пробить панцирь вашей порочности. Если бы все было так просто, если бы вы осознали свой грех, давно бы попытались от него избавиться. Этот второй грех – маска, защищающая от другого, который не поддается так легко. Эго защищает вас от нападок как извне, так и изнутри, а именно в данном случае от стремления познать свой грех. Что есть ваш настоящий грех?

В вагоне было темно. Свет, проникающий в проход, лишь подчеркивал это. Будь у него деньги, он отдал бы все за возможность спать дальше.

«Гнев», – снова написал он, подчеркнул слово и обвел в кружок.

– Ваше чувство вины не ослабевает, – говорил священник, – несмотря на то, что, возможно, вы много лет размышляли о своих грехах, искренне в них раскаивались. Грехи накладываются один на другой слоями, каждый из них способствует, чтобы последующий был более основательным, чтобы понять его было сложнее. Существует эйдос греха, к которому относятся все перечисленные вами черты личности. Вы чувствуете, что попались на крючок, хотели бы определить причину, но не можете выразить это словами.

Необходимо заглушить голод и желание заснуть. Размышление о желаниях приводит к тому, что неминуемо начинаешь их испытывать.

– Описание фактов жизни Адама и Евы, их первородного греха не являет само по себе постулаты, которые вы должны принять и на основе которых сделать выводы о морали. Это лишь аллегория, мы не можем это точно сформулировать, потому что не можем отчетливо разглядеть и понять, поскольку находимся слишком близко к предмету. И все же у нас есть эмпирическое доказательство греховности человека. В псалме говорится: «Вглядись, подумай, не нужно верить на слово, ибо ты видишь это сам, хоть и не четко». Это история, придуманная post festum[9] с целью передать словами сверхчувственный опыт. В глубине нашей греховной души мы знаем, что получаем клеймо порочности не из-за какого-то греховного поступка, а оттого, что грех принимает в нас форму, сообразную с очертаниями человеческого существа, именно он делает нас порочными. В наших снах мы отправляемся в бесконечность, ожидающую нас пустоту и знаем, что существует безоговорочно. Мы не сможем избежать пустоты – такова наша судьба и будущность нашего существования. И все же Господь обещает нам искупление.

Прямо сейчас в этом вагоне Чиччо слышал свои чувства, словно они появлялись из отдаленного источника; они были словно звон в ушах после мощного взрыва.

Священник вытер слюну с губ носовым платком и продолжил:

– Потому может возникнуть впечатление, что после искупления мы перестанем быть самими собой.

Голод пугал Чиччо, как и неизвестность того, когда его удастся удовлетворить.

Мыслительные тропы вели его к главному вопросу, и он не знал, верный ли это вопрос, настоящий ли, не стал ли он задаваться им, обманутый той линзой, через которую взирает на вещи. Вопрос был следующий: должен ли я избавиться от себя прежнего, чтобы исполнить то, для чего мне дана жизнь?

Он вновь подумал о лососе и о самцах насекомых, которые спаривались, если повезет, понимая, что в разгар акта самки откусят им головы, они спаривались на лету и падали замертво на землю. Вот был такой булочник Рокко, чьих сыновей Чиччо не видел ни разу за пятнадцать лет, хотя проходил мимо пекарни каждый день. Рокко как трутень, чья задача – оплодотворить матку и умереть: рой его потомства никогда не узнает его и не пожелает узнать. Они получат возможность жить лишь после того, как погибнет прародитель.