Конец фильма

– Потому что я тебя разложу на этом самом пульте и буду пользовать нещадно, пока не согласишься.

Мересанец побледнел, и спеси у него резко поубавилось. Шварц еще ни разу не осуществил своих угроз, но уж больно убедительно они звучали…

– Э-э, господин Шварц, а нельзя ли как-то обойтись без этого? – тон был почти заискивающим.

– Согласиться сразу, – с готовностью подсказал Хайнрих. – Пока я не начал.

Т’Тамаран несчастно посмотрел на пульт.

– Господин Шварц, у вас же там все электрическое! Я не смогу.

– Сможешь, – ухмыльнулся Хайнрих. – Просто тебе будет плохо и больно, но ничего, как-нибудь переживешь. Проблемы индейцев шерифа не волнуют, – он полюбовался затравленным выражением на лице мересанца и сжалился: – Шутка, Червяк. Вот.

Он протянул ему шлем – трофей, взятый десантниками. Сказать по правде, от пилота, сходящего с ума от боли, немного толку.

– Проявишь себя, как хороший пилот – разрешу забрать с собой после вахты.

– О, – т’Тамаран радостно натянул шлем, – спасибо!

– А если у тебя есть мыслишка ни хрена не делать, – он спустил мересанца с небес на землю, – или, не дай Бог, гадить тут по мелочи – можешь заранее приглядеться к пульту, присмотреть себе местечко, где удобнее лежать жопой кверху.

Т’Тамарана передернуло.

– Я же согласился!

– Вот и помни об этом хорошенько. Сынок, – Хайнрих дотронулся до плеча Фархада, – уступи место пожилому дяде.

– Я не пожилой, – покоробленно возразил т’Тамаран.

– Будешь выпендриваться – и не станешь никогда.

Фархад, невольно улыбнувшись – на Салиму парень вообще не похож, а улыбка ее, надо же, – встал и подвинул кресло мересанцу. Тот, хмуро зыркнув на него из-под шлема, уселся. Легко, почти не касаясь, пробежал пальцами по рычагам, осваиваясь. Хайнрих кивнул удовлетворенно. Профессионала видно за версту.

В горах солнце ближе, а греет слабо. Йозефа давно интересовал этот парадокс. Летнее солнце, холодное и ослепительное, посверкивало в вышине на фоне пронзительно-синего неба, словно бриллиант на бархатной подушечке.

Два монаха, аккуратно и бережно поддерживая под руки, свели его по ступенькам во двор. Было зябко – или ему лишь казалось так? Он поежился, пытаясь глубже завернуться в свое черное бесформенное одеяние. Со стороны он, должно быть, походил еще на одного монаха: черный балахон, худое изможденное лицо с заострившимися чертами, из своих вещей – лишь серебряный крестик, вылезший из-за ворота. Йозеф усмехнулся.

Один из монахов, отлучившись куда-то, принес ему шерстяную накидку. Тоже черную. Заботливо укутал плечи подопечного, окончательно придав ему облик больной вороны. В миру Йозеф не привык, чтобы о нем так пеклись. Никогда ни о чем не просил, считая это слабостью. Но монахи не спрашивали, нужна ли ему помощь. Сами угадывали и молча делали все, чтобы он чувствовал себя хоть немного лучше. Это трогательное отношение, в конце концов пробив броню неловкости, позволяло расслабиться, размякнуть натянутым нервам после нечеловеческого напряжения целительных процедур, которые он про себя иначе как пытками не называл. Про себя – потому что не хотел оскорбить тех, кто терпеливо и упорно старался не дать ему умереть.

Солнце стояло прямо над вершиной горы, на склоне которой прилепился монастырь. Пик уходил вверх. Где-то там, наверное, копошились альпинисты, а над ними, в синеве неба, стелился чей-то белый инверсионный след. Еще выше, там, где синева сменяется чернотой, заняли свои орбиты спутники связи и навигации. И военный комплекс – последний пояс обороны Земли. Непроходимый, как уверяли специалисты. А он его прошел, не сделав ни одного выстрела.

Где сейчас «Ийон»? Стоит ли на приколе с расформированной командой? Нет, вряд ли. Крейсер нужен Земле, и отстранять его от службы из-за гипотетической неблагонадежности экипажа – расточительство. Ждать возвращения капитана, который неизвестно, выживет ли – глупость еще большая. Скорее всего, у «Ийона» новый командир. Знать бы, кто. Йозеф не думал, что корабль доверят кому-нибудь из экипажа. Значит, пришел чужой человек. Сел в его кресло, начал наводить свои порядки… Сердце опять заныло.

Кардинал не велел ему вспоминать о корабле. И правильно, умный поп знал, что ничего хорошего эти мысли не принесут. Но как выкинуть их из головы? «Ийон Тихий» – его жизнь. А вдруг этот «пришлый варяг» загубит его крейсер?

Думай о дочери, сказал кардинал. Но это еще хуже, чем о корабле. Еще больнее. Об «Ийоне» позаботятся – хорошо ли, плохо ли. А Хелена… Девочка ее возраста могла бы жить своим умом, но для этого надо иметь ум. Джеронимо Натта ее, конечно, не оставит, поможет, как полагает наилучшим – пристроит в один из монастырей. Но это совсем не то, чего бы он желал для дочери. Ему надо выжить хотя бы для того, чтобы быть спокойным за ее будущее.

Он очень хотел ее увидеть. С высоты хорошо просматривалась тропка вниз, змеящаяся среди валунов и теряющаяся в дымке. Путь в большой мир. Но этот путь ему заказан. Сейчас он может уйти отсюда лишь к Богу. По крайней мере, это ему твердо обещали. Дьяволу его не отдадут.