Конец мегафауны: Увлекательная жизнь и загадочная гибель мамонтов, саблезубых тигров и гигантских ленивцев

9. Ехидна Рамсея (Megalibgwilia ramsayi).

10. Бегемотоподобный дипротодон зигоматурус (Zygomaturus trilobus).

[* = сохранившиеся виды]

ИЛЛ. 7.5. СТАДО ШЕРСТИСТЫХ МАМОНТОВ В СИБИРСКОЙ СТЕПИ. В основе социальной организации у мамонтов, как и у современных слонов, вероятно, была группа, возглавляемая самкой. По сути, это была семейная группа, состоящая из зрелой самки, ее взрослых дочерей и их детенышей. Предположительно, половозрелые самцы большую часть времени жили одни или собирались во временные группы, контактируя с самками только тогда, когда те демонстрировали готовность к размножению. (На данной иллюстрации самец приближается слева, возможно, для спаривания.) Когда молодые самцы достигали половой зрелости, их изгоняли из группы. Они, в отличие от человеческих подростков, начинали самостоятельную жизнь внезапно и должны были быстро научиться находить пищу, заботься о себе и избегать неверных решений.

И снова о чрезмерном истреблении

В середине 1980-х гг. многие участники обсуждения причин вымирания недавнего времени предпочитали экологическую гипотезу, а не версию о бесчинствах древних охотников{75}. Тогда еще можно было считать, что в период между концом максимума последнего оледенения и началом перехода от плейстоцена к голоцену условия были достаточно тяжелыми, чтобы вызвать вымирание в таких удаленных друг от друга частях света, как Северная Америка и Австралия. Однако в то время данных радиоуглеродного анализа для австралийских вымираний было получено крайне мало, а немногие имеющиеся указывали, что в Австралии мегафауна исчезла значительно раньше, чем в Северной Америке. С тех пор были проведены исследования с целью определения возраста объектов при помощи оптически стимулированной люминесценции, которые однозначно показали, что многие, если не все, вымирания в конце плейстоцена в Австралии произошли около 45 000–40 000 лет назад (см. илл. 7.4). То есть на 30 000 лет раньше вымираний в Новом свете, а значит, сроки этих событий абсолютно не совпадали.

Другая проблема заключалась в самом понятии экологического равновесия. Что касается приспособлений, то отдельные виды всегда пытаются независимо друг от друга «догнать» изменения в окружающей среде. Если рассматривать этот процесс в большом временном масштабе, то не обнаруживается ничего похожего на состояние статического равновесия, поскольку виды, как и экосистемы, в которых они обитают, постоянно меняются. У мамонтов, обитавших на трех континентах, безусловно, была очень широкая экологическая ниша, даже если они предпочитали жить в степях и на других травянистых равнинах (см. илл. 7.5). Трудно представить, почему один биотоп, например высокоширотная тундростепь, не мог быть заменен на другой, более южный, даже если это было бы связано с сокращением ареала и численности вида. Что касается лошадей, непонятно, какие у нас есть основания утверждать, что современные мустанги Невады, Юты и других западных штатов менее приспособлены к точно таким же местам, в которых обитали их плейстоценовые предшественники? Их растущая численность говорит об обратном.

Мартин, которому всегда была интересна картина в целом, отвергал локальные объяснения вымираний недавнего времени, основанные на изменениях климата, не потому, что они казались ему заведомо неправдоподобными, а потому, что они не были достаточно универсальными, чтобы с их помощью выявить общие причины{76}. По его мнению, чтобы изменение климата можно было признать если не основной, то хотя бы второстепенной причиной вымирания в верхнем плейстоцене, должны выполняться три условия:

1. Необходимо наличие доказательства изменения климата в тех различных временных интервалах, когда происходили вымирания, и в местах, где они происходили.

2. Независимо от того, действовали ли такие изменения или одно изменение сами по себе или совместно с другими факторами, во время верхнего плейстоцена эти изменения должны быть однократными, чтобы объяснить, почему вымирания происходили только тогда, а не в другое время.

3. Должно быть логическое объяснение, как именно эти изменения повлияли на крупных наземных животных.

Для Мартина главным вопросом был масштаб явления: любые преобразования, достаточно значительные, чтобы вызвать крупные потери на одной территории, должны быть настолько сильными, чтобы их последствия можно было увидеть и в другом месте, если вообще не везде. Однако подобной закономерности не наблюдалось. Вымирание мегафауны в Южной Америке более или менее совпало с вымиранием в Северной, но на Антильских островах ничего подобного в конце плейстоцена не происходило. И, как обычно, возникал неизбежный вопрос о размере: почему под угрозой оказались именно крупные животные? Во всех предыдущих вымираниях кайнозойской эры большой размер ни разу не оказывался абсолютно невыгодным.