Конец осиного гнезда

Потом он спросил мое мнение о Брызгалове. Я характеризовал его как хитрого, но недалекого человека.

— Из чего вы это заключили?

— Из встреч и бесед с ним. Я был у него в больнице два раза.

— Дурак он! — сказал доктор.

— Да, пожалуй, верно, — подтвердил я.

— Это кандидатура самого капитана, — продолжал доктор. — Я предупредил Гюберта, что Брызгалов неполноценный тип, что его нельзя пускать в дело. А Гюберт еще хотел меня связать с ним. Ну уж нет, дудки! Я прямо заявил: свяжусь тогда, когда он вернется из «экскурсии». А как на него смотрит Саврасов?

Я объяснил, что у Саврасова не может быть определенного мнения о Брызгалове, он его не видел, а лишь был информирован мной, и что мы с Саврасовым долго думали, куда пристроить Брызгалова после выздоровления, потому что не работать ему в военное время нельзя.

— Его надо определить в такое место, где бы он не соприкасался с деньгами и ценностями, иначе он погибнет. Сам в тюрьму пойдет и других потянет. Это же авантюрист.

— Может ли он вообще принести делу какую-нибудь пользу? — спросил я.

— А через кого же связь держать? — удивился доктор.

— Не пойму, о какой связи вы говорите?

— О какой? Он же радист… Разве вам это неизвестно?

Только тут я понял, что чуть было не провалился. Я не знал, что Брызгалов радист. Спасительный ответ возник у меня машинально:

— Хорошо, он радист, но он же прибыл без рации.

— Это не важно.

Итак, Брызгалов не все нам рассказал. Он утаил, что окончил специальную радиошколу. «Врагу, предателю никогда не верьте», вспомнились мне слова Решетова.

Доктор между тем внес в дело полную ясность. Брызгалова послали пока без радиостанции умышленно. Это обычная ходка для установления связи с Саврасовым. Он должен был договориться с ним о своем устройстве на работу, о возможностях укрытия аппаратуры, которая будет им доставлена во вторую ходку. Никто не мог предполагать, что немецкая бомба перебьет Брызгалову ноги. Но это обстоятельство доктора не смущало. Он считал, что Брызгалову со следами перелома ног легче будет укрываться от мобилизации. По выходе из больницы его тотчас же надо устроить на работу.

— А где же он возьмет радиостанцию? — полюбопытствовал я.

— Не догадываетесь?

— Нет.

— Вы повезете.

— Вот об этом не подумал.

…Завтракали, обедали и ужинали без выпивки, что заставило меня задуматься. Накануне я решил, что доктор пристрастен к алкоголю, а сегодня пришел к другому предположению: не пытался ли он споить меня в надежде, что я сболтну что-нибудь лишнее? Гюберт учинил мне проверку одним способом; доктор, возможно, намеревался осуществить ее другим.

Фамильярное отношение ко мне со стороны доктора и его излишнюю откровенность я также расценил как своеобразную тактику, рассчитанную на взаимную откровенность. Поэтому я держал себя настороже и взвешивал каждое слово.

Из вчерашней беседы я узнал, что доктор — сын видного русского чиновника, дворянин по происхождению. Он, как и отец, не мог смириться с переходом власти в России в руки народа и стал на путь борьбы с советской властью.

После разгрома белогвардейских банд он эмигрировал за границу, несколько раз нелегально пробирался в Советский Союз с заданиями по подрывной работе. С приходом к власти в Германии Гитлера стал сотрудничать в фашистской разведке. Не один раз проникал в СССР под видом транзитного пассажира, туриста, иностранного корреспондента и даже «деятеля» МОПР[13].

…Ночью доктор, как бы разгадав мои мысли, без всякого к тому повода вдруг спросил:

— Вы решили, очевидно, после вчерашнего вечера, что я горький пьяница?

Я постарался заверить, что подобная мысль мне в голову не приходила.

— Без встряски не могу. Изредка она даже полезна. Но я пью и рассудка не теряю. Наше дело собачье, и не пить вовсе нельзя. Иногда хочется просто одуреть, совсем затуманить мозги… Я так смотрю: если немцы своего добьются и удержат за собой хотя бы то, что сейчас взяли, мы еще поживем, а полетят они — полетим и мы к чортовой матери. Другое дело — капитан. Он ничего не потеряет ни в том, ни в другом случае. Денег он нахватал тьму-тьмущую, на всю жизнь обеспечен. У него в Швейцарии прекрасный особняк и солидный счетик в банке. А я? Что я имею? Двенадцать лет преданной службы. Двенадцать лет — это не шутка. Все денежки мои сгорели в лондонском банке. Тоже дурак, нашел, куда пристроить! А от капитана перепадают крохи.

Он замолчал, отхлебывая маленькими глотками чай.

В эту ночь я узнал и другие, более существенные подробности его работы.

Доктор до войны выполнял на нашей стороне функции резидента. Он, так же как Гюберт и Габиш, еще в тридцать пятом году начал работать на службе безопасности, известной под сокращенным наименованием СД. Она была организована в 30-х годах при германском имперском руководителе охранных отрядов Гиммлере.

Доктор дважды встречался в Берлине с Кальтенбруннером, ставшим впоследствии обер-группенфюрером и начальником службы безопасности.