Конец осиного гнезда

Габиш через Гюберта, Робуша и доктора пытался создать на территории Советского Союза активную подрывную организацию, которая бы занималась сбором шпионских сведений, проводила диверсионные и террористические акты.

Когда началась война, СД все усилия направила на активизацию своей работы. Кальтенбруннер приказал во что бы то ни стало восстановить связь с рядом лиц на нашей стороне, потерянную с началом военных действий.

Доктор был отозван Габишем и Гюбертом из СССР с опозданием. Он не смог вернуться обратно. Страну перепоясал фронт.

— Будь я за линией фронта, — сказал доктор, — картина вырисовывалась бы совершенно другая.

— А что вас заставляет находиться здесь? — спросил я.

— Вы хотите знать что? — спросил он и пристально посмотрел на меня.

— Если мне можно это знать.

— Хорошо. Смотрите, любуйтесь! — И доктор резкими движениями сорвал с рук черные перчатки.

Я вздрогнул. Кисти рук были сплошь покрыты струпьями землистого цвета.

— Красиво?.. А вот это? — Он расстегнул ворот рубахи и обнажил грудь — там было то же самое. — Теперь вам ясно?

Я молчал.

— Нервная экзема. Вы не бойтесь, она не передается, но я не знаю покоя. Я раздираю себя в кровь и, лишь отуманив голову алкоголем, не чувствую этого проклятого, доводящего до сумасшествия зуда. Врачи говорят, что можно излечиться. Вот Габиш и направил меня сюда, на минеральные воды. Но я не только лечусь — нет, у нас так не бывает. Мне дали одно деликатное поручение, которое я выполняю в контакте с армейским разведорганом, именуемым «Абверштелле Украина»…

Беседа затянулась допоздна. Выслушав подробную «информацию» об обстановке «на той стороне», доктор еще раз счел необходимым поговорить о порядке и характере связи.

Через рацию, с которой меня выбросят в СССР, я должен буду сообщить о возможности встречи его, доктора. На мою ответственность ляжет подбор наиболее удобного и безопасного места для приземления.

На всякий случай, то есть если его прыжок чем-нибудь осложнится и мы разминемся, я дал доктору два «верных» адреса, куда он может явиться без всяких опасений.

После трехдневного пребывания у доктора он проводил меня на вокзал и усадил в поезд.

Глава третья

Наступила осень — злая, пасмурная, с белесо-бурыми обволакивающими туманами, с тягостными непрерывными дождями. Дул сильный верховой ветер, глухо, неуемно шумел лес. Изредка сквозь разрывы в свинцовых тучах проглядывало неласковое, негреющее солнце. Сумрачное небо опускалось низко-низко и, казалось, цеплялось за верхушки деревьев. Клочья седого, грязноватого тумана наползали на дома опытной станции и окутывали их. Подчас ничего не было видно на расстоянии пяти метров. Дороги до того развезло, что они превратились в какое-то месиво.

Тянулись будни, но будни необыкновенные, напряженные. Каждые сутки внешне похожие на прошедшие, несли что-нибудь новое, важное. Меня начали обучать шифру, радио- и фотоделу. Ежедневно, исключая воскресные дни, до самого обеда я был загружен «занятиями».

Меня зачислили на общий стол. Кормят сносно, два раза в неделю я получаю бутылку водки. Кроме того, мне выдается приличная сумма оккупационных марок.

От коменданта Эриха Шнабеля я получил постоянный пропуск, дающий право отлучаться со станции до двадцати трех ночи и в пределах этого же времени появляться в городе.

Пропуск очень кстати: мне надо бывать в городе регулярно — я ожидаю условных сигналов от Криворученко. Искать их приходится в наиболее людных местах, на центральных улицах. Я уже совершил несколько прогулок, но они оказались безрезультатными.

Вечером в день приезда от доктора я увидел в своей комнате на столе большой радиоприемник «Филиппс». Признаться, я был озадачен его появлением и при первой встрече с Гюбертом поинтересовался причиной такой щедрости. Гюберт ответил, что приемник поставили в мою комнату по его распоряжению. Он считает, что мне нельзя отрываться от советской действительности, в которой я жил и буду жить далее, нельзя не знать того, что там происходит. Гюберт сказал, что этот пробел можно восполнить регулярным чтением газет «Правда» и «Известия». Но они не поступают на опытную станцию.

— Поэтому я приказал поставить у вас приемник. Настраивайтесь на любую волну, только не устраивайте коллективных слушаний, — заявил он.

Так я получил возможность знать все, что происходит на Большой земле. Всякую свободную минуту я включал приемник и напряженно ловил московскую волну.

В первые же дни после возвращения от доктора я приобрел на станции нового знакомого. Как-то утром, лежа в постели, я обдумывал все происшедшее со мной за последнее время. Вдруг скрипнула дверь, и в комнату осторожно, бочком, на цыпочках, видимо боясь разбудить меня (я притворился спящим), вошел старик с охапкой дров в руках. Сложив дрова около печки, он, стараясь не шуметь, стал разводить огонь.

Старик был среднего роста. На голове — большая мерлушковая шапка, на плечах — заплатанный нанковый пиджак.