Конец осиного гнезда

Мне хотелось крепко-крепко обнять и расцеловать Семена. Я ведь не рассчитывал, по правде говоря, на такую скорую встречу.

Семен, Семен! Какие радостные вести он принес!

— Передай нашим, что у меня дела идут неплохо, — сказал я почти шопотом, а сам незаметно взглянул по сторонам. — Подробности передам при следующей встрече. Сегодня же отстучите, что около села Паточного находится аэродром бомбардировщиков дальнего действия.

— Хорошо. А то меня засыпают радиотелеграммами.

— Иди, не задерживайся. Через три дня назначу встречу. Устроит?

— Устроит. Да! Если сам Кольчугин не признается, шепните ему: «Как лес ни густ, а сквозь деревья все видно».

Мы разошлись в разные стороны. Сильный снегопад сразу же скрыл Семена. Снег кружился в воздухе, и трудно было определить, откуда он летит: то ли сверху, то ли снизу. Я шел и, чтобы запомнить, повторял слова пароля.

В этот вечер я долго не мог заснуть.

За окном выла пурга. Я лежал в темной комнате с открытыми глазами и думал о Семене.

Мы с ним уже третий раз находимся на территории, временно захваченной врагом. Задание у нас одно, но живем мы вдалеке друг от друга в разных условиях: я — на опытной станции, в теплой комнате, Семен — где-то в лесу, в землянке. Представляю себе: сыро, холодно, на грубо сколоченных нарах лежат Семен и его друг — радист. Вьюга, темень. И они не унывают, приспосабливаются к тяжелым условиям, работают. Может быть, сейчас у них сеанс, разговор с Большой землей, радист передает мое сообщение об аэродроме. Первое сообщение. Но скоро их будет много.

За время моего пребывания на станции мне удалось собрать массу важных фактов, которые не могли не интересовать товарищей на Большой земле. Факты в голове. Я не веду никаких записей. Ежедневно перед сном я повторяю все, что необходимо запомнить и передать. Прежде всего надо сообщить, что нашелся Вилли и что Вилли — это Гюберт, о котором говорил Брызгалов, что доктор тоже здесь и собирается предпринять «экскурсию» на нашу территорию, что, наконец, сам Габиш руководит Гюбертом, что осиное гнездо занимается подготовкой и переброской на нашу сторону разведчиков, диверсантов, радистов.

Надо уведомить Большую землю о выброшенном радисте Куркове, чтобы его изловили, и сообщить о Константине, подвиг которого могу подтвердить лишь я один.

А Фома Филимоныч? Хорош старик! Нет, не напрасно я проникся к нему симпатией. Не напрасно! Молодец дедок! Пошел на такое опасное дело, как работа в осином гнезде, полез головой в пасть зверя и, наверное, не задумался. Настоящий русский человек. Теперь я покажу ему, какие «от партии лишние хлопоты, и опять же неприятности». Ясность в отношения надо внести как можно скорее. Я-то знаю, кто он, а кто я, он не знает. Сообщение Семена о том, что подпольщики собираются меня «убрать», восторгов у меня не вызывало.

Утром меня разбудил Фома Филимоныч:

— Можете сходить в баньку, господин хороший.

— То́пится? — спросил я, взглянув на маленькую баню. Из трубы струились ленточки дыма.

«И чего ему взбрело в голову называть меня «господин хороший»? Покажу я ему сейчас господина!» — досадовал я.

— Топится, — подтвердил Кольчугин. — Спозаранку топится. Начальство все уже побанилось. Сейчас только господин комендант закончил.

— Спину потрешь? — спросил я.

— А я веничком… дубовым веничком. Это куда лучше против мочалки. Ото всех недугов освобождает. Давайте собирайтесь.

Он зашагал по настилу к бане, а я вернулся в комнату за бельем и мылом.

В предбанник вместе со мной белым облаком ворвался холодный воздух. Я быстро захлопнул дверь, накинул на цепочку и начал раздеваться. Фома Филимоныч, раздетый, босиком расхаживал по бане.

Перегоревшие смолистые сосновые бревна излучали жар. Дед почерпнул большим ковшом воду из бочки, нацелился и плеснул ее на накалившиеся камни. Заклубился пар, шибанул в стену, в потолок, пополз в предбанник, полез в глаза.

— Пожалуйте, — пригласил Фома Филимоныч. — Могу еще парку подбавить.

— Хватит и этого заглаза, — ответил я и полез на полку.

Дед подал мне шайку с водой, сел у стены на корточки и стал наблюдать, как я моюсь.

«Ну, начнем!» подумал я и обратился к Кольчугину:

— Филимоныч, твоего одного сына Петром звать?

Старик поднялся, как бы не слыша вопроса, и стал складывать шайки.

— Ты что, оглох? — повысил я голос.

— А? Что такое? — с притворством ответил Фома Филимоныч.

— Я спрашиваю: у тебя сын Петр есть?

— Ну?

— Да ты отвечай, а не нукай.

— Ну, есть.

— А Влас тоже есть?

— Ну и што?

— Да так, ничего. Хорошие имена, правда? Петр и Влас — русские имена.

— Неплохие, — каким-то чужим голосом пробурчал Фома Филимоныч.

— Почему «неплохие» — хорошие!

— Можно и так, — безразлично ответил дед.

— Не можно, а надо. Они ведь ребята хорошие, не то что их батя.

— К чему вы это все, господин хороший? — настороженно спросил дед.

— Насчет «хорошего господина» ты брось раз и навсегда. Чтобы я этих слов от тебя больше не слышал. Тоже придумал…

— Что так? — И дед повернулся ко мне лицом.

Теперь я, как бы не слыша вопроса, продолжал свою мысль: