Конец осиного гнезда

Я обернулся, чтобы поднять рукавицу, и почувствовал, будто горячий туман залил мне глаза. Вот кому принадлежал голос — парашютисту Проскурову, из-за которого мое сердце так долго обливалось кровью! Разум, глаза отказывались признавать это, но факт — налицо. Хорошо врезавшаяся в память внешность Проскурова, сухой блеск в глазах, рыжие волосы, и сейчас спадающие из-под шапки кубанки на большой лоб. Так вот кто скрывался под личиной советского офицера!

Значит, парашютист Проскуров — очередная провокация Гюберта, рассчитанная на проверку моей личности. Теперь все ясно. Все: и стрельба, и шум в лесу, и допрос с истязаниями, и совместная ночевка в одной комнате. Отличная инсценировка, заранее, с расчетом, продуманная хитрым врагом.

Я смотрел в спину предателю, удалявшемуся в сопровождении двух полицаев.

Проскуров меня не узнал: как всегда, посещая город, я надел темные очки, сильно менявшие мою внешность.

Шел я теперь медленно, и Кольчугин вскоре догнал меня.

— Филимоныч… — нерешительно начал я, и старик почувствовал в моем голосе волнение.

— Что, Кондратий Филиппович?

— Видишь, пошли трое?

— Ну, вижу, и видел, откуда вышли.

— Надо обязательно узнать, кто этот, в серой кубанке.

Дед ухмыльнулся:

— А чего узнавать, когда я и так знаю!

— Кто же это?

— Наклейкин. В гестапо работает… диферентом, что ли.

— Референтом?

— Во-во, референтом! Предатель…

— Ну ладно, подробно после поговорим, — сказал я и отделился от Фомы Филимоныча.

Криворученко стоял недалеко от бани и разглядывал какое-то новое объявление. Я прошел мимо, дал понять, что нужно следовать за мной, и зашагал дальше. Фома Филимоныч топтался на перекрестке с кисетом в руках и не торопясь крутил цыгарку. Старик выигрывал время. Все трое без слов, без жестов понимали друг друга. Когда я приблизился к Фоме Филимонычу метров на сорок, он задымил «сверхмощной» закруткой и пошел налево. Я, не останавливаясь, медленно последовал за ним, а спустя некоторое время двинулся следом и Криворученко.

Неожиданно Фома Филимоныч исчез — он юркнул в щель между куском деревянного забора и грудами наваленного кирпича. Я приметил, куда он скрылся, и уверенно зашагал к развалинам. Здесь, по всем признакам, когда-то стояло большое здание. Фугаска превратила дом в груды камня и щебня. На заборе я увидел страшную надпись на немецком языке: «Ахтунг! Флекфибер!» («Внимание! Сыпной тиф!»)

Нырнув, так же как и Фома Филимоныч, в узкий проход, я оказался в небольшом дворе. Опаленные, почерневшие от дыма кирпичные стены резко вырисовывались на фоне белого, чистого снега.

«Где же ютится дедок?» — мысленно спросил я себя, разглядывая двор.

Расчищенная дорожка вела в глубь развалин. Я зашагал по ней. Сзади послышался скрип шагов. Это шел Криворученко. И прежде чем я успел оглянуться, Семен принялся сжимать меня в своих объятиях.

— Экий, брат, ты медведь! — отшутился я. — Ну-ну, пойдем скорее. — И я потянул его за собой.

Криворученко не хотел итти ни сзади, ни впереди, а только рядом. Я шагал по дорожке, а он по глубокому снегу, бережно поддерживая меня, точно невесту.

За пожарищем мы увидели жилище Фомы Филимоныча. Это была землянка, заваленная снегом. Наружу выглядывала железная труба, из которой вперемешку с густым дымом вылетали искры. Старик ждал нас у входа.

— Прошу в хоромы, — засмеялся он и потянул нас за собой вниз по ступенькам.

Землянка не имела окон, но была высока, даже Криворученко мог стоять, не нагибая головы.

В первую минуту здесь трудно было что-нибудь увидеть, кроме маленькой керосиновой лампы. Лишь когда Фома Филимоныч сказал: «Знакомьтесь с моей наследницей», я, вглядевшись в полумрак, заметил тоненькую, стройную девушку.

Фома Филимоныч вывернул фитиль в лампе, и стало светлее. На меня смотрели по-детски чистые, вдумчивые и немного печальные серые глаза. Девушка подала мне маленькую горячую руку и назвала себя Татьяной.

Пожимая ей руку и неуклюже раскланиваясь, Семен так внимательно посмотрел на Таню, что она смутилась.

Я познакомил Криворученко с Фомой Филимонычем.

— Так это ты пароль Кондратию Филипповичу принес? — спросил дед.

— Я, Фома Филимоныч.

— От кого узнал?

— От командира партизанского отряда. А лесник вам привет передал…

— Это Трофим? — перебил Фома Филимоныч.

— Да, Трофим.

— Трофим Степанович?

— Да, Трофим Степанович.

— Видать, Трофим Степанович тебя и с партизанами связал?

— Он, — ответил Криворученко.

Мне хотелось получше рассмотреть Семена.

Я взял его за плечи, повернул к лампе и внимательно вгляделся в обросшее бородой и продубленное морозами лицо.

— Как я волновался за тебя!.. — сказал я ему.

— А, думаете, я нет?

— Тут, брат, происшествие было, и я почему-то решил, что именно ты попал в лапы Гюберта.

— Я? — удивился Криворученко.

Пришлось рассказать все о Проскурове.

— Ну и куда он девался, Проскуров? — спросил Семен.

— Только что повстречал его.

— Сейчас? — еще больше удивился Криворученко.

Насторожились Фома Филимоныч и Таня. Старик прищурил глаза и внимательно смотрел на меня.

— Да, сейчас, — подтвердил я. — Проскуров — это Наклейкин, работник гестапо.