Конец осиного гнезда

— Если выдержишь испытание, запишу тебя в свои егери, а нет… — Что «нет», капитан не договорил.

Он встал с постели и предложил мне зайти к нему через полчаса.

— Почему вы небритый? — спросил он меня уже на пороге.

Я ответил, что просто разленился.

Гюберт все замечает, и в моем положении нельзя допускать никаких отклонений от установленных порядков.

Если я до этого никогда не попадался ему на глаза небритым, то мой сегодняшний вид должен быть чем-то оправдан. Необходимо исключить всякий повод для раздумий и догадок врага. Надо быть настороже.

Когда я вошел в кабинет Гюберта, он был уже в своей обычной военной форме, выбрит, подтянут. Он объявил, что через несколько дней меня повезут на переброску. Я не удивился. По ходу дела чувствовалось, что мое пребывание на опытной станции подходит к концу.

Гюберт, однако, не назвал ни дня переброски, ни места.

Они с Габишем собирались было задержать меня до приезда доктора, но оказалось, что доктор возвратится не раньше как через две недели. Ждать его было, видимо, нецелесообразно.

С завтрашнего дня меня начнут готовить к прыжкам с парашютом.

Сообщив мне об этом, Гюберт вышел и сказал, что сейчас вернется.

Я остался в комнате один. Мне это показалось странным. На столе Гюберта лежали различные бумаги, заметки, шифрованные телеграммы, гербовая печать рядом с открытым металлическим футляром для ее хранения.

«Забывчивость преднамеренная, — решил я. — Проверка не прекращается ни на один день. Ну что ж…» Стоило мне протянуть руку — и любой документ оказался бы у меня. Но я даже не шелохнулся. По-видимому, предметы разложены на столе с таким расчетом, чтобы можно было определить, к чему я притрагивался. Возможно и то, что Гюберт наблюдал за мной откуда-нибудь.

Я продолжал сидеть неподвижно, делая вид, что углубился в размышления. Вошел Гюберт.

— Практические занятия по радиоделу окончились? — спросил он, окинув коротким взглядом стол.

— Позавчера, — ответил я.

Он подал мне листок бумаги, на котором его рукой были написаны шесть фамилий и адреса рекомендуемых для «работы» лиц. Их я должен был отыскать на нашей стороне.

— Люди проверенные, — сказал капитан. — Они будут знать лишь вас одного. Друг с другом не знакомы. Запомните сведения о каждом из них, а записку уничтожьте. Пароли прежние. Вы их знаете.

В дверь кто-то осторожно постучал.

— Войдите, — разрешил Гюберт.

Вошел Похитун. На цыпочках, с подобострастным лицом он приблизился к столу и молча подал Гюберту бумажку.

— Ну? — резко и грубо спросил Гюберт, взглянув на бумажку. — Что я вам говорил?

— Виноват, — с угодливой улыбкой промямлил Похитун.

— «Виноват»! — передразнил его Гюберт. — Пили бы меньше. Садитесь!

Похитун сел на самый дальний стул у окна и положил руки на колени. Он всегда старался держаться от капитана подальше.

Гюберт взял лист бумаги, карандаш, написал что-то и подал мне.

— Зашифруйте, — сказал он. — Посмотрим, как получится.

В течение нескольких минут я без труда зашифровал предложенный текст и вернул бумагу Гюберту.

— Расшифруйте, — сказал он Похитуну.

Тот слово в слово доложил Гюберту то, что было мной зашифровано.

— Хорошо. Можете итти, — разрешил Гюберт Похитуну.

После ухода Похитуна Гюберт сообщил мне новость, которая меня крайне встревожила: восстановлена радиосвязь с Курковым. Уже проведены три двусторонних сеанса.

— Полковник Габиш, как вы помните, предсказал, что все окончится благополучно. Его пророчество сбылось.

Мне стало не по себе. Неприятный, колкий озноб прошел по всему телу. С затаенной тревогой я вышел от Гюберта. В голову лезли беспокойные мысли. Я боялся Куркова. Никогда предчувствие чего-то недоброго так не овладевало мною, как сейчас.

Если Гюберт даст поручение Куркову навести справки обо мне, о Саврасове или Брызгалове, то и я и дело, мне порученное, погибли. Почему до сих пор не удалось поймать Куркова?

Чем и как я могу предотвратить нависшую надо мной опасность? Я могу лишь сбежать. Но для этого нужно твердо знать, что провал неизбежен. Кто меня может предупредить об этом? Никто. А бежать, не будучи окончательно убежденным, что я разоблачен, нельзя. В противном случае это может испортить весь наш план. Значит, остается только ждать.

И без того невеселое мое настроение ухудшил Похитун.

Сегодня должен был состояться заключительный по расписанию урок по изучению шифра. Надобности в этом никакой не было. Это понимали и Похитун и я. Я давно усвоил все необходимое. Знания мои в присутствии Похитуна проверил Гюберт.

Поэтому Похитун, зайдя ко мне, предложил:

— Не разопьем ли вместо занятий бутылочку? А? Может быть, она будет последней?

Я не возражал.

Достал из тумбочки недопитую бутылку водки, и мы отправились в комнату Похитуна. Я налил ему неполный стакан, и он его сразу выпил, даже ничем не закусив.

— За что к вам сегодня придрался Гюберт? — как бы сочувствуя Похитуну, спросил я.

— Да так, ни за что.

— Просто ни с того ни с сего?

— От нечего делать.

— Но вы же сказали ему, что считаете себя виноватым.

— А что я мог ответить? Вы когда-либо пробовали ему противоречить?

— Нужды не было.